Это имя мы помним со школьной скамьи, и большинство людей там его и оставляет. Но те, кто чувствуют невыразимую потребность в российской словесности, берут его с собой во взрослую жизнь. Но и тут оказывается не совсем понятно, что с ним делать.
В.Г. Белинский – таинственный, ярый, страстный любитель русской литературы. Кажется, все те профессиональные должности, какими его окрестили в литературоведении, подходят Белинскому, но до конца не характеризуют. А таких должностей предостаточно.
Первая, и самая известная, – литературный критик.
Большую часть из написанного составляют статьи о русских писателях и их произведениях. Можно с уверенностью сказать, что в первом крупном материале Белинского «Литературные мечтания» нарисована первая хронология русской литературы. Далее, работая уже в «Отечественных записках», критик охватывает современное ему состояние словесности: Пушкин, Лермонтов, Гоголь.
Не нужно забывать, что журнальная работа была тяжела: огромную часть сочинений составляют обзоры Белинского на книжные новинки тех лет, от сонников до словарей; настоящих «литературных» материалов было не так много. Поэтому, разумеется, это критик маститый, великолепный, потому что много читал и много писал: находясь в центре журнальной жизни и знакомясь со всеми игроками этого рынка, герой умел отделять зёрна от плевел очень ярко, живо, красноречиво.
Другая его, не менее важная, роль – идеолог.
После скоропостижной смерти больного критика его фигура – с присущими ей чертами мученичества, гениальности, свободолюбия – стала эталоном подрастающего поколения литераторов-разночинцев. С обоснованной подачи Чернышевского в статье «Очерки гоголевского периода русской литературы» Белинский возникает для непостоянной молодёжи учителем: в жизни, в работе, в философии.
Такие немаловажные публицисты и критики тех лет, как Добролюбов, Писарев, Благосветов, открыто или подсознательно всё-таки были учениками Белинского – только с более сильным упором на пресловутую гражданственность революционных демократов. Они писали так же, как учитель, потому что прекрасно понимали влияние: и то, которое он оказал на них, и то, которое они могут оказать на нынешних читателей, считывающих те же культурные коды.
Третья роль представляется не слишком известной, однако не сказать о ней нельзя.
Через век после рождения критика в стране наступил период СССР, и главным литературным направлением стал считаться соцреализм: никакие авангардные веяния, от Брюсова до Маяковского, новой власти не пригодились. Соцреализм предполагал и новую литературную реальность, и преемственность старому течению «Золотого века». Белинский как идеолог тех лет воспринялся советской литературой как начинатель-борец за гуманистические свободы: что слова, что крестьян.
В фильме 1951 года «Белинский» герой изображён чуть ли не главным рупором гражданственности: он на равных беседует с Лермонтовым и Гоголем, горячо спорит со славянофилами, ручкается с Герценом и вспоминает про Бакунина, доверяет Тургеневу. В реальности, конечно, Белинский знал этих людей, однако в советском кино чётко прослеживается неявная и сомнительная черта – гражданственность и свободолюбие главного русского критика. И поэтому в школьном сознании он отображается не только как друг Пушкина, написавший о нём с десяток статей, но и как верный идеологический товарищ Некрасова – второго главного «революционного» литератора следующей эпохи.
А теперь мы имеем другую эпоху, которой придётся открывать Белинского по-другому.
Судите сами: последнее переиздание полного собрания сочинений было в конце 1950-х (недавний трёхтомник – капля в море непознанного); до сих пор не было написано ни одной (!) биографии в серии ЖЗЛ о критике; путь Белинского как литератора не является частой темой для учёных. Но разве нет чего-то такого, что позволяло людям за десятки лет до нас считать его великим? Где сегодня реакция? Переименование Пензенского аэропорта?
Как бы то ни было, а этот человек всё ещё тайна, и это – огромный стимул изучать. Ведь, кажется, это был первый и главный русский исследователь литературы, который сделал критику предметом внутренней рефлексии. Ведь Белинский был тем журналистом, который смог впустить в словесность исследовательскую, историческую, национальную часть своего таланта. Потому и его статьи о русских литераторах запоминаются со школы, как афоризмы: в них ему удавалось вкладывать субъективность читателя и объективность историка литературы. А что такое великолепный критик, как не симбиоз этих двух составляющих?
Кто же сможет больше открыть глаза на Белинского: рационалиста, безбожника, гегельянца, чахоточника, грубияна (см. «Письмо к Гоголю») и т.д.? Только мы и только сейчас – потому что раньше Белинского слишком любили и слишком уважали, чтобы исследовать полно и качественно. Теперь хороших чувств поубавилось, и можно начинать работу.
«Неистовый Виссарион», как кажется, очень нуждается в исследовательском рвении, потому что само понятие исследования литературы во многом обязано именно ему.
А то и неистовость кончается когда-то.
Борис Поженин
