Читать Часть 1. Бывшая прачка – пассия королей и светлейшего князя
Читать Часть 2. Бывшая прачка раскалывает Польшу?
Если прекрасная фанариотка София Клавоне-Потоцкая благодаря своим незаурядным талантам сыграла заметную роль в целом ряде политических событий, то её дочери, тоже Софье, было суждено оказать немалое влияние на русскую культуру, став причастной к рождению стихотворных шедевров.
В конце 20-х годов XIX века Александр Сергеевич Пушкин часто бывал в доме статского советника Николая Васильевича Ушакова, расположенном в Москве на Пресне.
Иногда заезжал сюда по три раза на дню. И всё для того, чтобы перекинуться словцом с кем-то из двух красавиц-дочерей советника, или с обеими сразу – старшей Екатериной и младшей Елизаветой. Он не скрывал своих ухаживаний за обеими, однако предпочтение отдавал первой, тем более что у младшей уже имелся жених и познакомивший поэта с сестрами.
Чувство к Екатерине настолько окрепло, что поэт уже представал в глазах многих в образе её будущего супруга. Однако, несмотря на взаимность, потерпел афронт.
Екатерина Ушакова
Как считается, отказ был получен после того, как Пушкин вопреки желанию его Катеньки побывал у знаменитой гадалки, которая предсказала ему смерть «из-за жены».
Ушакова-старшая сказала, что, поступив так, он обнаружил, что не уважает её желаний и, стало быть, не так уж её и любит. А во-вторых, она теперь не в состоянии жить в вечном страхе, что может стать виновной в его смерти, если они сделаются супругами.
Как ни странно, им удалось сохранить дружеские отношения – даже после того, как поэт посватался к Наталье Гончаровой. Свидетельством этой дружбы стало согласие Пушкина записать в альбоме перечень своих увлечений в преддверии конца его холостяцкой жизни.
«Донжуанский список» поэта. Часть перечня перешла на следующую страницу альбома (altyn73)
Сестрами это затевалось как игра, долженствующая удовлетворить их любопытство.
Отчасти оно – наряду с честолюбием – было удовлетворено: в первую часть списка, где значились более важные для поэта и более сильные увлечения, попала и Ушакова-старшая, под именем Катерины IV.
Конец перечня поэт уснастил автошаржем: он в образе искушаемого дьяволом монаха. И подпись: «Не искушай (сай) меня без нужды»…
Поэт и дьявол-искуситель
Шутливый, с позволения сказать, список, в большинстве случаев поддающийся расшифровке, таил в себе загадку. На четвертой позиции вместо конкретного имени, которое в остальных случаях так или иначе подвергалось толкованию, здесь стояли латинские буквы NN.
Эпистолярная схватка «пушкинианцев»
Это создало богатую почву не только для всякого рода предположений и домыслов, но и для солидных изысканий. Классическим в этом плане стало исследование писателя и литературоведа Петра Губера.
Опубликованная в начале 20-х годов минувшего столетия и наделавшая немало шума его книга «Дон-Жуанский список А.С. Пушкина» лишь в перестроечные годы благодаря переизданию стала доступна массовому читателю.
Книга Петра Губера
Глубоко знающий творчество поэта и детально изучивший его жизненный путь, автор напрямую связывает имена в известном перечне с реальными женщинами, на определенное время становившимися его музами, которые вдохновляли Пушкина на создание стихотворных произведений.
Мимоходом сообщается и о тех, кого будущее «наше всё» не включил ни в одну из частей весьма сокращенного списка.
Заключительная глава целиком посвящена попытке, весьма основательной, раскрыть тайну NN. При этом автор прибегает к авторитету двух прежних исследователей этого загадочного вопроса: Михаила Гершензона и Павла Щёголева.
Оба не сомневались, что именно таинственная NN «отвергла заклинанья,/ Мольбы, тоску души моей:/ Земных восторгов излиянья,/ Как божеству, не нужны ей», о чём поэт с грустью писал в «Разговоре с книготорговцем».
Что именно ей мы обязаны «Бахчисарайским фонтаном», с его пронзительной темой неразделенной и обречённой любви. Оба маститых пушкиниста сходятся также в том, что сей загадочной даме адресовано посвящение поэмы «Полтава»:
Тебе – но голос музы тёмной
Коснется ль уха твоего?
Поймешь ли ты душою скромной
Стремленье сердца моего?
Иль посвящение поэта,
Как некогда моя любовь,
Перед тобою без ответа
Пройдёт, непризнанное вновь?..
Гершензон исходил из сопоставления дат и событий с рождением стихотворных произведений. И пришёл к умозаключению, что за двумя N скрывается княгиня Мария Голицына.
Выступив здесь его оппонентом, при этом отталкиваясь от черновых набросков Пушкина и его переписки, Щёголев доказал, что означенная дама никак не может считаться «музой тёмной». Его исследовательская тропа привела в семейство Раевских, где имелись целых четыре потенциальных претендентки на «статус» NN.
Пушкин действительно был очень близок с этим семейством, давшим ему приют в трудное для него время. Путем логических выкладок Щёголев указывает на Марию Раевскую, ту, что впоследствии, став супругой декабриста Сергея Волконского, последовала за ним в сибирскую ссылку.
Губер, однако, развенчивает тезисы обоих дискутантов. Опираясь на переписку Пушкина и по-своему трактуя некоторые стихи поэта, автор выдвигает свою кандидатку на заполнение лакуны в знаменитом списке. Он полагает, даже уверен: это дочь графа Виктора Кочубея Наталья.
Наталья Кочубей
Действительно, есть свидетельства, что Наталья Кочубей была первым увлечением Пушкина-лицеиста. Но проблема в ином. Как признается сам Губер, он «имел дело только с печатным материалом и во многом вынужден был полагаться на выводы и обобщения пушкинианцев-специалистов».
Возможностью «заняться подлинными рукописями Пушкина» он не располагал, хотя «отлично сознавал всю плодотворность этого метода, особенно в спорных и сомнительных случаях». К ним в первую очередь и относится история с потаённой любовью поэта, который не раз именовал это «тяжёлым», «безумным», «мучительным» чувством, не нашедшим отклика.
Попытки раскрыть тайну «утаённой», «безыменной» любви поэта предпринимались и позже.
Изящное эссе-исследование Юрия Тынянова было выстроено таким образом, чтобы убедить: недосягаемой дамой сердца являлась супруга историка Карамзина Екатерина Андреевна. Пусть она и была на два десятилетия старше безутешного поклонника...
На роль NN в разное время выдвигались и другие кандидатуры.
«Он терпит на дверях замок»
Серьезнейшее исследование на сей счет опубликовал в 1960 году известный литературовед Леонид Гроссман, подняв огромный пласт свидетельств людей, близких Пушкину, и с особой тщательностью изучив его переписку.
Гроссман не отрицает его увлеченности Марией Раевской-Волконской. Но тут же приводит её слова, свидетельствующие о наблюдательности и способности этой незаурядной женщины к абстрактному мышлению.
«В качестве поэта, – пишет она в своих мемуарах, – он считал своим долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, которых встречал». Между тем, по её словам, «он любил лишь свою музу и облекал в поэзию всё, что видел».
Музы и увлечения поэта (altyn73)
То есть, между молодыми людьми существовала некая дистанция, позволявшая Раевской окинуть поэта оценивающим взором. Что отнюдь не исключало взаимных симпатий и душевной близости.
Между тем Гроссману удалось найти в письмах Александра Сергеевича прямые указания на личность загадочной NN.
В 1823 году в письме из Одессы своему другу поэту Петру Вяземскому он сообщал, что посылает ему «последнюю поэму» – речь шла о «Бахчисарайском фонтане». И добавлял: «Припиши к Бахчисараю маленькое предисловие или послесловие – если не для меня, так для Софьи Киселёвой». (Софья Потоцкая, о которой идёт речь, к этому времени уже стала Киселёвой).
В сохранившемся черновике письма имя Софьи было оснащено не слишком пристойным эпитетом – «похотливая Минерва». Если имя покровительствовавшей искусствам и олицетворявшей мудрость богини было уместно, то прилагательное – вряд ли. Пушкин лишь повторил использованное как-то выражение того же Вяземского, ещё одного платонического воздыхателя Потоцкой.
Красавицу тот уподобил «Минерве в час похоти». Это свидетельствует лишь о мечтательной фантазии Вяземского.
Позже в письме ещё одному другу Пушкина, Александру Тургеневу, Вяземский после прочтения пушкинской «Платонической любви», которую оценил очень высоко, проницательно спрашивал: «Не моей ли Минерве похотливой он их написал?».
Гроссман подводит читателя к мысли о риторичности этого вопроса. Действительно, там есть такие строки:
...Амур ужели не заглянет
В неосвящённый свой приют?
Твоя краса, как роза, вянет;
Минуты юности бегут.
Ужель мольба моя напрасна?
Забудь преступные мечты,
Не вечно будешь ты прекрасна,
Не для себя прекрасна ты.
Поэт не только восторгается неземной красотой и сетует на свою юдоль, но и, как видим, пытается растопить сердце блистательной упрямицы непривлекательной перспективой её увядания.
Прозорлив был «наше всё», ох, как прозорлив…
Софья Потоцкая-Киселёва. Дж.Хейтер, 1831 год
Однако, похоже, Софья лишь внутренне улыбалась, избрав свой собственный путь и предлагая поэту дружбу в ответ на его пылкую любовь. А это чувство по отношению к ней не покидало его долгие годы. Даже когда она в 20-летнем возрасте выйдет замуж за блестящего молодого генерала, героя войны с Наполеоном Павла Киселёва, он не оставлял надежды на возникновение взаимности.
С годами его чувство лишь делалось все тягостней и невыносимей для него…
В своё время, будучи представлен неотразимой юной красавице, только что окончивший лицей молодой Пушкин явно был сражен стрелой Гименея. Совершенство черт лица, свобода в общении, хорошее образование, широта интересов, остроумие плюс доброе сердце – всё это заставило глаза поэта засверкать, а сердце учащенно биться.
Уже привыкший к покорению сердец и юных барышень, и зрелых дам своей искрометностью, неподражаемым острословием, нередко тут же облекаемым во вдохновенные стихотворные строки, своей
способностью загораться от чувства и заражать этой пылкостью увлекшую его пассию, поэт на сей раз оказался у подножья несокрушимой крепости.
Унаследовав от своей матушки прекрасные черты, равно как и живой ум и проницательность, Софья Потоцкая словно решила в остальном сделаться её антиподом. Никаких альковных интриг, только благонравие в ожидании настоящей любви, которая одна может привести её под венец.
Но она была и дочерью своего отца – прославленного графа Потоцкого. От него была перенята фамильная гордость за деяния предков, стремление быть достойной этих духовных высот. Отличалась она и таким редким качеством, как умение сострадать – и отдельным людям, и целым народам, стремящимся к освобождению. В первую очередь, это проявилось в отношении тех, чья кровь текла в её жилах, – греков и поляков.
Пушкин ей был, конечно же, интересен – как блестящий собеседник, к тому же не скрывавший своих чувств к ней. Любовь первого поэта России не могла не льстить ей, однако вовсе не породила равнозначного ответного чувства. А вот продолжительные беседы дали, судя по всему, богатые плоды.
Исследование Л. Гроссмана свидетельствует: именно от Софьи поэт услышал трогательную легенду о «фонтане слез», который крымский хан построил в память о погибшей в его гареме польской красавице, княжне Марии Потоцкой, так и не ответившей на его любовь.
Когда родилась поэма, которую сам поэт назвал «любовным бредом», Софья Станиславовна в письме мужу в Петербург просит незамедлительно прислать её ей.
Граф Павел Киселёв
Впоследствии между четой Киселёвых наступает охлаждение – в немалой степени из-за различия во взглядах. Супруга симпатизировала проявлениям всего, что могло сделать жизнь более человечной для максимального числа людей. Она была душой с борцами за свободу, в частности и с теми, кто готовил выход на Сенатскую площадь в 1825 году.
Бесконечные дискуссии с мужем так накалили их отношения, что Софья уехала одна жить заграницу. Возможно, последней каплей стало поведение её сестры Ольги Станиславовны, обосновавшейся в их доме после кончины их матушки Софьи Потоцкой-старшей.
Устав от бесконечных перепалок с супругой, Киселёв начал искать утешения в обществе Ольги. И есть достаточные свидетельства, что находил. Более того, Софья Станиславовна однажды стала невольной свидетельницей альковной встречи двух близких ей людей…
Ольга Станиславовна
Киселёв же сделал серьезную карьеру, вначале получив пост министра, а затем российского посла во Франции. В Париже супруги жили долгие годы: в одном городе, но в разных районах, а по сути – в разных мирах.
Дом Софьи стал клубом для польских мятежных эмигрантов. Киселёв как посол проводил жёсткую государственную линию.
Софья Станиславовна приветствовала революционные события во Франции 1830 года. Её формальный супруг резко выступал против любых «бунтовщиков и крикунов». Воззрения супруги, которая не имела обыкновения их скрывать, круг её знакомств так раздражали его, что посол пригрозил ей закрытием её паспорта, то есть высылкой из Франции.
Несмотря даже на то, что её сестра Ольга, овдовев, перебралась в Париж к ушедшему в отставку Киселёву, Софья Станиславовна оставалась верна супружескому долгу до ухода в мир иной. Это произошло, когда ей было далеко за семьдесят, она немногим пережила своего мужа.
В её письмах иногда всплывает имя Александра Сергеевича – как светлое воспоминание её молодости. Она, несомненно, понимала, кому были адресованы эти строки из «Платонической любви»:
Тебя страшит проказник милый,
Очарователь легкокрылый,
И хладной важностью своей
Тебе несносен Гименей.
Ты молишься другому богу,
Своей покорствуя Судьбе;
Восторги нежные к тебе
Нашли пустынную дорогу.
Я понял слабый жар очей,
Я понял взор полузакрытый,
И побледневшие ланиты,
И томность поступи твоей...
Твой бог не полною отрадой
Своих поклонников дарит.
Его таинственной наградой
Младая скромность дорожит.
Он любит сны воображенья,
Он терпит на дверях замок,
Он друг стыдливый наслажденья,
Он брат любви, но одинок.
Добавим, что помимо воспоминаний у неё не осталось больше ничего и никого. И, возможно, в памяти её всплывали очень давние, адресованные ей пронзительные строки:
Не вечно будешь ты прекрасна,
Не для себя прекрасна ты.
Софья Станиславовна Киселёва на склоне лет
В мир иной она ушла в полном одиночестве и забвении.
«Ужель та самая Татьяна?»
Несмотря на изыскания литературоведов до недавнего времени среди «пушкинианцев» оставались разночтения касательно NN.
Так, в начале 70-х годов минувшего столетия известный пушкинист Сергей Бонди в комментариях к собранию сочинений поэта относительно поэмы «Полтава» писал: «Полтаве» предпослано необыкновенно поэтическое, полное глубокого чувства посвящение. Кому оно адресовано – до сих пор точно не установлено. Есть предположение, что Марии Волконской (урожденной Раевской)…»
То есть, литературовед принимал гипотезу, высказанную когда-то Павлом Щёголевым.
Точку в затянувшемся более чем на полтора века споре пушкинистов относительно недавно поставил председатель Пушкинского клуба города Николаева (к рождению которого, если помните, была впрямую причастна Потоцкая-старшая) писатель и литературовед Анатолий Золотухин.
Он добился возможности взглянуть на оригинал «Дон-Жуанского списка», хранящийся в Пушкинском доме в Петербурге. Подобно Шерлоку Холмсу он решил исследовать его с помощью сильной лупы. И подобно апокрифичному сыщику оказался удачлив.
Едва заметная надпись, сделанная на французском языке тонким карандашом подле аббревиатуры, клала конец всем сомнениям: Потоцкая.
Всё становилось на свои места. И легенда о гордой полячке Марии Потоцкой была, конечно, ближе сестрам Потоцким, чем кому-либо другому. Даже если они и поведали её Пушкину вместе, он слышал лишь свою Софью.
И уже не кажется случайным факт публикации Пушкиным в качестве приложения к «Бахчисарайскому фонтану» заметок И.Муравьева-Апостола о путешествии по Тавриде, в которых он рассуждает о реальности личности Марии Потоцкой.
По-видимому, публикация заметок потребовалась Пушкину ради заключительной фразы, в которой их автор констатирует: существует «справедливое мнение, что красота женская есть… принадлежность рода Потоцких».
Вероятно, это был скрытый от широкой публики комплимент поэта в адрес его «музы тёмной», понятный лишь ей и считанным посвящённым.
Сомнений уже нет: именно Потоцкой-Киселевой мы обязаны рождением этой пронзительной поэмы о «любви отверженной и вечной». А сам фонтан в старинном Бахчисарае, неподалеку от принадлежащей Потоцким Массандры, предстал перед глазами поэта в 1820 году.
Поэт у «фонтана слёз»
Во время осмотра ханского дворца Александр Сергеевич долго созерцал ветшавший «фонтан слёз». Уже зная легенду о нём, но, ещё не представляя, что фонтан может стать и грустным памятником его неразделенной, «потаённой любви», которая будет не один год дарить ему вдохновение.
Именно Софья помогла рождению образа Татьяны Лариной, а её сестра Ольга – одноименной героини «Евгения Онегина». NN, по мнению пушкинистов, (то есть, как теперь мы знаем, Потоцкая-Киселёва), вдохновляла «наше всё» при создании поэмы «Цыганы», драм «Каменный гость» и «Русалка», целого ряда стихотворений.
Похоже, полугречанка Софья, не желая того, оказалась причастна к рождению ставшей романсом «Черной шали»
Гляжу как безумный на чёрную шаль,
И хладную душу терзает печаль.
Когда легковерен и молод я был,
Младую гречанку я страстно любил»…
Среди других стихотворных произведений яростным, отнюдь не платоническим чувством, пышет «Таврида». Вся она пронизана неизбывным сладким страданием, тоской по прекрасному неслучившемуся.
Софья Потоцкая-Киселёва – главная муза поэта?
Вполне вероятно, что, будучи в Крыму, поэт не преминул посетить Массандру, побродить по пологим горным тропам вместе с той, что станет NN, вновь наткнувшись на её учтивое дистанцированное благорасположение вместо ожидаемой пылкости.
…За нею по наклону гор
Я шел дорогой неизвестной,
И примечал мой робкий взор
Следы ноги её прелестной —
Зачем не смел её следов
Коснуться жаркими устами,
Кропя их жгучими слезами...
Нет, никогда средь бурных дней
Мятежной юности моей
Я не желал с таким волненьем
Лобзать уста младых цирцей
И перси, полные томленьем...
Стихи предваряет эпиграф из «Фауста» Гете: «Возврати мне мою юность». Как видим, даже спустя долгое время поэта не отпускает образ той, что ещё в ранней молодости породила в нем «тяжёлое», «безумное» чувство. И невольно стала вдохновительницей главных произведений Александра Сергеевича.
Добавим крамольное. Будь на её месте кто-нибудь поотзывчевее, наподобие Анны Керн, нам был бы, возможно, подарен лишь небольшой шедевр сродни «чудному мгновению».
А так – литература обогатилась целым фейерверком бесценных стихотворных творений, давно ставших классикой.
Владимир Житомирский
