Предыдущие части:
Туристическая журналистика – родом из Суздаля
«Моя душенька, моя красавица…»
«Революционный держите шаг…»
В истории пребывания русских на Апеннинах есть и страницы, рассказывающие о научных контактах.
Одна из них повествует о работе соотечественников на Неаполитанской зоологической станции. Некоторые связывают её создание в 1872 году с именем Миклухо-Маклая, незадолго до того на одной из научных конференций в Италии заметившего, что, мол, хорошо бы создать целую сеть биологических станций на морских побережьях.
Организовал же зоостанцию на побережье Тирренского моря немецкий зоолог Антон Дорн, женатый, к слову, на русской женщине, дочери саратовского губернатора.
Изначально вложив немало своих средств, дальнейшее финансирование он возложил на страны, заинтересованные в исследовании жизни морской фауны.
Антон Дорн, основатель зоостанции
Он предложил арендовать столы с научной аппаратурой, внося оплату за год вперёд. Начав с абонирования одного стола, российское правительство довело это число до четырёх, что и сохранялось вплоть до начала Первой мировой войны.
За это время в стенах зоостанции трудилось свыше ста пятидесяти отечественных учёных. Основным руслом их исследований была эмбриология – изучение предзародышевого и зародышевого развития морских организмов, в связи с чем проводились различные научные эксперименты.
Зоологическая станция в Неаполе
Несколько россиян в разные годы подолгу работали в качестве постоянных сотрудников этого научного центра.
Некоторым русским ученым, в частности В. Ульянину и В. Шевякову, руководство научного центра заказывало монографии о фауне и флоре Неаполитанского залива, над изучением которых те плодотворно трудились.
Кстати, благодаря Шевякову, проработавшему в Неаполе много лет, российское научное сообщество получило более полное представление о возможностях для исследований, которые открывались на зоостанции, о благоприятной и благожелательной атмосфере, царящей там.
Владимир Шевяков
Важнейшей площадкой для научных изысканий стала система экспозиционных аквариумов. Это так называемая полузамкнутая система, включающая в себя 23 аквариума объёмом от 250 до 60 тысяч литров. В них находились до двух сотен гидробионтов – морских и пресноводных организмов, постоянно обитающих в водной среде.
Качество воды поддерживалось путём забора её в 300 метрах от берега на глубине 11 метров. После чего она отстаивалась и заменяла треть существующего объёма. Аквариумная система сохранилась и поныне, став старейшей в своём роде.
Среди тех, кто сюда приезжал, были ученые, работавшие на аналогичных станциях в России, в частности в Севастополе и на Соловках. Полученный опыт впоследствии перенимался отечественными научными центрами.
Начавшаяся мировая война создала для работы станции почти непреодолимые препоны – рвались международные связи, банки резко застопорили выдачу вкладов. В бедственном положении оказались и около десятка русских учёных, причём некоторые находились в Неаполе с семьями.
Принявший уже к тому времени руководство станцией от отца Рейнхард Дорн, приложив неимоверные усилия, всё же сумел устроить всех их на пароход, отправлявшийся в Одессу.
Лишь к 1924 году станция вновь обрела характер международного научного центра. Советский Союз нашёл средства на аренду рабочих мест, и спустя три года здесь уже трудились пятнадцать учёных-россиян. Однако к 1930 году эти связи оборвались. СССР уже не выпускал учёных за рубеж, тем более в такую страну, как Италия, где у власти находились фашисты.
В интересной работе, посвященной участию соотечественников в деятельности Неаполитанской станции, современный исследователь С. Фокин рассказывает о судьбах некоторых из этих людей.
Имеющий уже за плечами опыт работы в особой зоологической лаборатории Петербургской академии наук, Сергей Метальников дважды приезжал в Неаполь, чтобы заняться исследованиями в области своих научных интересов, взяв в качестве объекта морских ежей. Зоолог-физиолог, он стал известен и как разработчик методов борьбы с вредителями, а впоследствии – и как иммунолог.
Сергей Метальников
Революция 1917 года повергла его в ужас, заставила бежать из Петрограда в своё имение в Крыму. Однако большевизм с его эксцессами вскоре докатился и до полуострова, который, по его словам оказался «во власти матросов и хулиганов-красноармейцев». Ему удаётся эмигрировать вместе с семьей, добраться до Парижа. Здесь признанного учёного приглашают возглавить лабораторию во всемирно-известном институте Пастера...
Не один сезон на Неаполитанской станции трудился и другой научный работник – Константин Давыдов. Результатом его исследований стали не только две диссертации, но и фундаментальное учебное пособие «Курс эмбриологии беспозвоночных». В годы гражданской войны он, уже известный учёный, работает в научных учреждениях в России.
Однако обстановка для «отвлечённых» научных изысканий становится всё более неблагоприятной. К тому же любимая им женщина находилась заграницей. И в 1922 году уважаемый профессор тайно переправляется через финскую границу и благодаря помощи своего коллеги Метальникова, обосновавшегося в Париже, получает возможность продолжить работу во французских лабораториях.
Константин Давыдов
Спустя несколько лет он вернётся на свою любимую зоостанцию в Неаполе, добившись получения гранта от одного американского фонда.
А вот в Россию, несмотря на все его научные регалии и членство во Французской академии наук, дорога ему будет закрыта навсегда.
Последним соотечественником, работавшим на станции в Неаполе, в 1932 году, был Сергей Чахотин. Судьба этого талантливого ученого насыщена событиями, в значительной мере связанными с Италией.
Ещё в детстве его привозили сюда родители. Затем, получив «волчий билет» в Московском университете «за политику», он был вынужден эмигрировать. Завершив свое зоологическое образование и блестяще защитив диссертацию, получает место ассистента в институте фармакологии в городе Мессина на острове Сицилия.
Немало продвинувшись в изучении мышц беспозвоночных, он едва не гибнет под обломками своей лаборатории, рухнувшей в результате сильнейшего землетрясения. Тогда он впервые попадает на зоостанцию в Неаполе, где старается восстановить результаты своих прежних исследований.
Сергей Чахотин
Ему удаётся сделать важное открытие – разработать методику исследования клетки беспозвоночных не механическим способом, а с помощью ультрафиолетового луча. Сконструированный им прибор успешно проходит испытание в Генуе. Его замечает великий академик Иван Павлов: приглашает работать своим ассистентом в Петербурге, затем ходатайствует о его отправке для нового цикла исследований на Неаполитанскую станцию.
В дальнейшем Чахотин продолжает работу в Петербурге. В годы гражданской войны присоединяется к белому движению и потом вновь эмигрирует. Научные разработки он сочетает с общественной деятельностью, пишет для русскоязычных изданий, благорасположенных к Советской России. Как журналист освещает Генуэзскую конференцию.
Ему предоставляют советское гражданство, но он остаётся в Италии, пока не переезжает в Германию. Здесь включается в антифашистское движение и даже выставляет свою кандидатуру на выборах в рейхстаг по тому же округу, что и Геббельс. Тот не прощает конкурента, и Чахотин бежит во Францию. Не оставляет научной работы как зоолог, но выпускает и несколько серьезных антифашистских книг.
После вторжения немцев во Францию попадает в концлагерь, а, вырвавшись из него, участвует в Сопротивлении. На родину он вернётся лишь в 1958-м, когда ему исполнится 75 лет.
Конечно, если говорить о численности, то люди науки составляли незначительную часть русской эмиграции в Италии. Хотя громких имен хватало.
Само количество выходцев из России резко варьировалось в разные годы. Волна исхода из страны, порождённая революцией и гражданской войной, вызвала значительный приток беженцев: по разным оценкам в Италии их собралось от 15 до 20 тысяч. Однако к концу 20-х годов русских оставалось немногим более тысячи. Главным образом, те, кто успел пустить корни, имел связи или недвижимость.
Правительство Муссолини было склонно рассматривать всех русских без разбора как представляющих потенциальную опасность для режима. Не столь развитая, как в других европейских странах, экономика, сложности с поиском работы – всё это превращало Италию в некий перевалочный пункт для поисков лучшей доли в других странах.
Вторая мировая война благодаря созданным в фашистской Италии лагерям военнопленных значительно увеличила «российское присутствие» на её территории. Многие, к счастью, вырывались из-за колючей проволоки и вливались в партизанское движение. Считается, что в нём участвовало свыше пяти тысяч граждан СССР.
Легендами овеяно имя Фёдора Полетаева. Кузнец из деревни на Рязанщине, он воевал в стрелковой дивизии и в 1942 году был раненым взят в плен. Изнурительные, наполненные унижениями двухлетние мытарства по концлагерям завершились для него в Лигурии. Здесь, сколотив группу единомышленников, он бежал и присоединился к партизанской бригаде «Орест».
При зачислении его бойцом фамилия «Полетаев» показалась сложноватой, и её переиначили на более короткую и благозвучную, «поэтическую» – Поэтан. Уже имевший боевой опыт, обладавший крестьянской сметкой, решительный и дисциплинированный, Фёдор к тому же имел личные счёты со своими фашистскими мучителями.
Итальянские бойцы-антифашисты вскоре ощутили: в бою Поэтану мало равных. Это нашло свое подтверждение в стычке подле города Канталупо в феврале 1945 года. Решив положить конец действиям партизан в Лигурии, немцы развернули мощное наступление на их базы. Отряд из нескольких десятков партизан, в их числе и Поэтан, атаковали двигавшуюся по заснеженной дороге в их сторону гитлеровскую часть. Неожиданный и лихой натиск обескуражил врагов, которые были вынуждены залечь, не представляя, что имеют огромное преимущество в численности и вооружении.
Фёдор Полетаев – герой двух стран
Понимая, что промедление приведет к подходу свежих сил врага, Федор Полетаев, поднявшись во весь рост, выбежал на открытое место и, выпустив в сторону фашистов очередь из автомата, громко приказал им сложить оружие и сдаваться в плен. Рядом с ним появились его боевые товарищи, настроенные столь же решительно, и немцы действительно почли за благо поднять руки.
Однако последней пулей, выпущенной одним из врагов, герой был убит. Позднее выяснилось: смертельный выстрел был сделан одним из солдат «туркестанской части», сформированной из советских пленных среднеазиатского происхождения и в данном случае входившей в состав формирования гитлеровцев.
Со всеми почестями русский солдат был похоронен на кладбище в местечке Рокетта. Позже прах его был торжественно перенесен на генуэзское кладбище «Стальено».
Могила Полетаева в Генуе
На митинге в Генуе в 1947 году представитель итальянского правительства вручил советскому консулу для передачи семье героя бронзовую пятиконечную звезду – знак бойца Гарибальдийской партизанской бригады и золотую медаль «За военную доблесть» с выгравированным на реверсе именем героя.
Это высшая награда итальянского Сопротивления. Если бы Фёдор был жив, то при встрече с ним по итальянским законам генерал должен был бы первым отдать ему честь.
Полетаев – единственный иностранец, ставший Национальным героем Италии. Однако на родине о его подвиге стало известно лишь спустя полтора десятилетия, благодаря расследованиям советских журналистов, установивших, что таинственный Поэтан – это рядовой Фёдор Полетаев. Ему было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза, позднее установлен памятник в Рязани.
В Италии также в нескольких местах увековечена память о герое двух стран.
Памятник на месте гибели Фёдора Полетаева
Если Полетаев вместе с тысячами соотечественников сражался на Апеннинах против фашизма, то тысячи других выходцев из России оказались здесь же по другую сторону баррикады. Речь идёт о казаках, вставших на сторону немецкой армии в отместку за смертоносное большевистское «расказачивание» – начатую в 1919 году кампанию террора, в результате которой только на Дону, по оценкам, было уничтожено до миллиона казаков.
Созданный ими так называемый Казачий стан, активно участвовавший в боевых действиях, был в августе 1944 года передислоцирован в северо-восточную Италию. По данным петербургского историка М. Шкаровского, в основном в него входили казаки с Дона, Терека и Кубани, в 1942 году сформировавшие при одобрении немецких оккупантов собственные части и затем ушедшие из СССР вслед за своими отступающими покровителями.
Численность Казачьего стана вместе с семьями превышала 40 тысяч человек. На Апеннинах возникло нечто вроде казачьей автономии с мастерскими, школами, детскими садами, юнкерским училищем, даже со своей «столицей» – городком Алессо, переименованном в Новочеркасск.
В начале 1945 года в городок Карния перенёс свою ставку из Берлина и командующий всеми казачьими частями генерал Петр Краснов. Атаман Войска Донского во время гражданской войны, отбывший в 1920 году в эмиграцию, он стал самым тесным образом сотрудничать с войсками Гитлера. Вот и теперь он руководил действиями подчинённых ему частей, которые вступали в боевые столкновения с итальянскими партизанами, справедливо рассматривающими их как союзников врага.
В преддверии капитуляции Германии, 2 мая 1945 года командование Казачьего стана отдало приказ о его перемещении в Австрию. Здесь предполагалось сложить оружие перед менее опасным из союзников – англичанами. Ни Краснов, ни его правая рука – в прошлом белый генерал Андрей Шкуро не ведали, что Сталин на Ялтинской конференции заставил Рузвельта и Черчилля обещать выдавать советской армии взятых в плен бывших граждан СССР.
Теряя людей от бомбардировок союзников, с боями пробиваясь сквозь засады итальянских партизан, казаки достигли места назначения – города Лиенц. Сдав оружие англичанам, они оказались практически беззащитны против окруживших их британских танков и солдат с примкнутыми штыками.
Выдача казаков по Ялтинским соглашениям
Казаков избивали, кололи штыками, загоняя в машины и фургоны, которые отвозили их в расположение частей НКВД и СМЕРШ. Кого-то расстреливали на месте. Остальные были затем отправлены в лагеря, а группу генералов, в том числе Краснова и Шкуро, предали суду и казнили.
Особо трагичным выглядит то, что англичане, хотя и знали, что превышают свои полномочия, включили в число выданных людей примерно три тысячи эмигрантов, уехавших из России в годы революции и Гражданской войны, никогда не являвшихся советскими гражданами и не подпадавшими под ялтинские договоренности.
В 1994 году в Москве у Всехсвятской церкви на Соколе была установлена памятная плита с надписью «Воинам русского общевоинского союза, русского корпуса, казачьего стана, казакам 15 кавалерийского корпуса, павшим за веру и отечество» и именами Краснова, Шкуро и других атаманов и генералов.
В мае 2007-го, в канун Дня Победы, неизвестные люди разбили её на мелкие куски.
Стало очевидно: время для окончательного примирения между сражавшимися по разные стороны баррикады ещё не наступило.
Мемориал на Соколе простоял менее полутора десятков лет
Спустя семь лет была предпринята новая попытка преодолеть пропасть раздора. На месте разбитой плиты к вековому юбилею начала Первой мировой войны была установлена новая, с весьма политкорректным текстом: «Казакам, павшим за веру, царя и отечество…».
Новая памятная доска
Раздражавшие многих имена не упоминались, текст носил весьма общий характер. Это и спасает мемориал от новых атак…
Но вот где на второй план отступают все различия во взглядах – это великая итальянская культура. Она вдохновляла крупнейших наших поэтов и писателей, художников и режиссеров, по воле судьбы либо по своей собственной ступавших на землю Италии в XX веке.
Об этом в следующем очерке.
Владимир Житомирский
