То, что я помню из той зимы, – я сижу в тёмном гимнастическом зале на полу. Половицы из него выдаются словно рёбра, а стыки между ними имеют рельефы татуировок. Как будто сидишь на груди великана, а он в самом соку – его тело на переборе, оно построено как блочный домина, ничего не перетасуешь.
Входит женщина. Открыв дверь, она позволяет свету пролиться в мою сторону. Я даже съёживаюсь, потому что не хочу промокнуть. Свет – он из тёплого колора, и вполне возможно, что он горячий, как тот, что заливают в тигли на заводах.
Ожогов мне ещё не хватало бродячих. У меня в штанинах и не такое добро бегало. Как-то я, например, почувствовал тарантула на ляжке и решил прогнать его, пописав. Не скрою, что струя меня согрела, а тарантул был вымыт, но стыд мой был велик. Я шёл по городу в мокрых штанах.
Я тогда проходил мимо прачечной как раз, и меня втянула внутрь какая-то сердобольная женщина в нижнем белье. Такие белые кружева на плотной, как сургуч, коже. Она оказалась стриптизёршей. Ей удалось меня утешить наблюдением за тем, как моё бельё вращается в барабане стиральной машинки. Всё это время я, правда, держал ладони ракушкой над паховой областью.
Помню, как, поглядывая на неё, особенно на ключицы, я думал, то и дело бросая взгляд на дверь:
«Вот сейчас подъедет лимузин с двумя охранниками».
Трусы мои тоже вращались в барабане. Стриптизёршу я, однако, не успел поблагодарить, потому что за ней действительно приехал автомобиль (хоть и не лимузин, а минивэн), и она спешно ушла, прямо в чём была, никого не стесняясь.
А я достал из машинки мокрую одежду и, не решившись выяснять, где здесь сушилка, прямо так и надел. И пошёл. Уже мокрый цельно, а не местами.
На всякий случай по пути я заглянул в травмпункт, чтобы узнать, не проник ли в мою кровь яд тарантула.
Я так подробно это рассказываю, чтобы вы поняли контекст той зимы моего трёхлетия.
Я сидел на полу, и вошла женщина. Из-за её спины тут же появился мужчина. Он был одет в кимоно. Мне объяснили, что сейчас в зале должно быть плановое занятие по тхэквондо.
Сказано было отстранённо. Они не хотели иметь со мной дело. С их точки зрения, я представлял из себя проблему, и вопрос «как ты здесь оказался?» повлёк бы за собой кучу возни.
Поэтому женщина вывела меня в холл на первый этаж, там оставила и ушла. Через час я увидел, как она, уже облачённая в пальто, прощается с охранником, стараясь не смотреть в мою сторону. Тем временем на часах было уже почти десять часов, секция тхэквондо затихла и разошлась по домам, чуть пошумев в раздевалках. А я остался.
Я уже начал засыпать, как вдруг хлопнула дверь и в холл с мороза вбежала та самая стриптизёрша из прачечной. Она взяла меня на руки, потёрлась об меня щёчкой и вынесла на улицу, где мы сели в минивэн и куда-то поехали.
Вскоре мы приехали к большому зданию, внутри которого я сел на кушетку и меня прощупали в районе брюха. После этого меня завернули в простыню и отвезли на лифте наверх. Затем что-то вкололи в задницу, отчего я уснул.
Когда я проснулся, было утро. Стриптизёрша уже сидела у моего изголовья и пересчитывала долларовые купюры. Она положила их мне под подушку и ушла, так и не заметив, что я проснулся.
Этой стриптизёршей была моя четвероюродная сестра Катя. Ей тогда было 19 лет, она работала на двух работах – барменом и стриптизёршей, а кроме этого – училась на экономическом факультете. Иногда скуластые парни подвозили её на минивэне.
Так или иначе, когда однажды она пришла ко мне во сне без одежды и предложила помощь с промокшими штанами, я выбрал идти по городу как был, только бы она не увидела, что я возбудился.
К чему я это рассказываю. Некоторая художественность здесь извинительна, потому что я пытаюсь передать ощущение.
Меня нередко ловят на романтизме. И я сам его чувствую. Это так с ранних лет. Так вот, это было моё первое чисто плотское впечатление. В дальнейшем я всё это стал разделять, угодив под влияние христианского миропонимания, послужившего для меня средством выживания в стыдливых, виноватых, слабых и в то же время диктаторских условиях моего воспитания.
Теперь отвечу, как я оказался на полу в гимнастическом зале. Хочу окончательно лишить эту историю блеска. Помимо того что вы и сами знаете, что тарантулы в наших широтах не водятся...
Меня оставила там Катя, потому что в этом гимнастическом зале она тренировала танцы для своей работы. Она сажала меня в одну сторону, у шведской стенки, а сама уходила к другой, к матам, на которых и репетировала. Никто об этом не знал, кроме той женщины, которая боялась на меня смотреть. Катя получила разрешение ходить в зал на том условии, что перестанет общаться с её сыном.
Драмы в этом не было, потому что Катя и сама не хотела с ним общаться, потому что он, как и все остальные, западал на её фигуру и гибкость. В то время как она сама рассматривала всё это как временный заработок и серьёзно ни к себе, ни к этому занятию не относилась. Она знала про себя, что красивая, но как конкурентное преимущество это не видела. Вообще для неё мужчины представляли из себя клетку, в которую входить можно только по доброй воле, чтобы всё там переставить.
Почему она стала проводить время со мной? Кажется, это было её собственной инициативой. Она хотела для себя понять, насколько ей органичен ребёнок. Притом что она была пигалица и постоянно оставляла меня одного, я был ей органичен. Она умела и любила проводить со мной время. Не наблюдала часов и не испытывала давления. Относилась иронично. Ходила при мне полуголая.
Она, конечно, не могла знать, что я это запомню.
До сих пор, когда её встречаю, по-идиотски улыбаюсь или смотрю в сторону. Она не в курсе, но, увидев её, я всегда первым делом вспоминаю её в нижнем белье, а себя – без штанов, с руками на паху. Мы смотрим на барабан, и мою плоть, как и всегда в дальнейшем, останавливают лишь мысли в духе: «Вот подъедет лимузин».
Стыдно как-то, но смешно.
Глеб Буланников
