Привезённая из давней поездки в Австрию пивная кружка заставляет вспомнить о знакомстве с творениями одного из самых экстравагантных талантов современного искусства – Фриденсрайха Хундертвассера.
Белый фаянс её поверхности почти полностью занят изображением то ли сказочного, то ли игрушечного «Венского дома искусств», известного как «Дом Хундертвассера».
Словно составленный из разноцветных и разномастных кубиков, тут и там разбавленных кустами и деревцами, которые растут из самых неожиданных мест, и разбросанными кое-как по фасаду разноформатными окнами, дом увенчивается праздничными золотыми маковками...
Два верхних этажа отведены временным выставкам. Два нижних занимает постоянная экспозиция работ Хундертвассера – картинам, рисункам, архитектурным проектам, гобеленам и даже созданным им почтовым маркам.
Фаянсовая память о мастере
Родившийся в 1928 году в столице Австрии, этот человек вошёл в историю современного искусства под упомянутым выше псевдонимом. Однако пришёл к нему не сразу, превратив даже полученное от родителей имя в элемент артистической игры.
Изначально он был Фридрихом Штовассером. Затем «перевёл» фамилию – узнав, что первая ее часть, «Sto» на славянских языках означает сотню, «hundert», он сделался Хундертвассером.
Своё имя менял в несколько этапов. Остановился на Фриденсрайхе, привлечённый понятиями «мир», «покой», коренящимися в семантике этого слова.
Хундертвассер в молодости
Хотя все знали его как архитектора, художника и дизайнера, он предпочитал представляться как «доктор архитектуры». Не в том смысле, что претендовал на почётное звание «доктора архитектурных наук», некоего «гонорис кауза», а в том понимании, что был доктором, оказывающим первую помощь, лекарем.
Он не мог смириться с насилием, которое творят над нашими чувствами те, кто возводит скучные, маловыразительные жилища: это противоречит самому естеству человека, излучает агрессию, атрофирует чувство единения с природой. И человеку надо помочь, «излечив» бетонные или кирпичные сооружения от всего того, чем они наносят вред.
Куда эффективнее убрать источник вреда, чем бороться с его последствиями. И вот огромный фасад многоуровневого «Венского дома искусств», или попросту «Дома Хундертвассера», того, что на пивной кружке, расчерчен им на белые, синие, желтые, красные, естественно, кривобокие четырехугольники, захватывающие по несколько окон.
Вена. «Дом Хундертвассера»
По его словам, «искусство должно базироваться на сочетании законов – природы и созданных человеком, его стремлению к истинным и непреходящим ценностям. Сделаться мостом между творениями природы и творческим началом человека. Искусство должно быть адресовано всем, а не только группкам посвящённых. Этой цели призван служить и “Венский дом искусств”».
Развивая свою мысль, Хундертвассер подчёркивал:
Это дом, где создан оборонительный вал красоты, где прекрасное выполняет важнейшую функцию, это дом нерегламентированных неправильностей, волнообразных полов, поселившихся в нём деревьев и танцующих окон.
Это дом, где совесть человека чиста перед природой.
Дом, противоречащий общепринятым стандартам.
Его можно считать приключением, путешествием в страну истинной творческой архитектуры, мелодией для глаз и ног.
Когда говорят, что «архитектура – это застывшая музыка», чаще всего имеют в виду величественную и стремительную готику, ассоциируя ее с органной полифонией. Иногда – барокко, торжественностью и витиеватостью стиля зодчих не только вполне гармонировавшее с изысками композиторов ХVI – ХVIII веков, но и давшее аналогичное название обладавшему теми же чертами музыкальному направлению.
Но вот тогда в Вене я подумал, что и архитектурная стилистика Хундертвассера – тоже «застывшая музыка». Легкость причудливых форм, откровенная карнавальность и праздничность роднят его произведения со знакомой каждому, влекущей и озорной музыкой его соотечественника, «короля вальса» – Иоганна Штрауса.
Какая музыка здесь застыла?
Хундертвассер давно понял, что люди формировались в естественном природном окружении, и оно им гораздо ближе безликих коробок серых зданий. Что природа не терпит конвейерных повторений. Что не зря, должно быть, она не создала абсолютно прямых линий и бесчувственных ровных поверхностей.
От жёстко очерченных, резких контуров, от серых бетонных пространств, по мысли «лекаря», веет тюрьмой.
Нет уж, если геометрия, то только неевклидовая.
Вот и пляшут, смешиваются цветные пятна, текут мягкие линии.
И – фирменный знак: золотые луковицы куполов где только возможно. Для «доктора» они не только одно из «лекарств», но и символ – полнокровной жизни, наполненности бытия, счастья...
О кредо архитектора говорят такие его слова:
Человек защищён тремя покровами: кожей, одеждой и стенами жилища. Одежда и стены зданий в последнее время стали противоречить естественным потребностям индивида.
Окна в стенах домов – это перемычка между внутренним и внешним. Они пронизывают третью «кожу», как поры – кожу естественную.
Художник подле одного из «фирменных» окон (фото: Ф. Штробль)
Тема «глазниц» в стенах жилищ представлялась ему особо важной, что видно из его размышлений, которые он формулирует с присущей ему неортодоксальной образностью:
Некоторые полагают, что дома состоят из стен. По мне, так дома состоят из окон.
Когда на одной улице в ряд высятся строения с разными типами окон, так сказать, принадлежащими к различным расам, – к примеру здания в стиле ар-деко и современные, с обычными окнами без всяких изысков, а впритык стоит барочный дом с окнами в стиле барокко, то вряд ли кто-то будет против такого. А вот ежели все три типа окон будут украшать стены одного дома, то это станут рассматривать как нарушение оконной «расовой сегрегации».
Но почему так? Ведь каждое окно имеет собственное право на существование.
Превалирует устоявшееся мнение, что смешение «оконных рас» является нарушением принятого «оконного апартеида». Тут всё намешано: расовые предрассудки, расовая дискриминация, политика и идеология расизма, расовые барьеры, фатальное влияние на человека этого «оконного апартеида». С ним должно быть покончено.
Появление рядов идентичных окон, подобных сухим рядам вычислений вроде грид-систем, схоже с устройством концентрационного лагеря. Окнам не подобает стоять плечом к плечу, у них должна быть возможность пуститься в пляс.
Такой «танец», по его мнению, призван не просто радовать глаз, но и служить тому, кто живет в помещении за подобным окном: здесь, мол, обитает человек, который отличается от своих соседей своей индивидуальностью. В особенности от тех, кто проживает за окнами стандартизированными, кто порабощён их сухостью и безликостью.
«Танец окон»
Мыслью, что мир людей крайне несовершенен, а может становиться попросту чудовищным, он проникся, когда в годы Второй мировой вместе с матерью укрывался от бомбёжек в венском подвале. Из-за «расовой неполноценности» в пекло Холокоста были брошены 69 его близких и дальних родственников.
Впоследствии всю свою жизнь он пытался сделать этот мир хоть немного более человечным. И стремился делать это легко, весело, словно играючи…
Я долго восхищался пряничным «Домом Хундертвассера», словно появившимся из какого-то «Золотого петушка». Зашёл внутрь, прошёлся по затейливо оформленным холлам. В сувенирном киоске купил ту самую пивную кружку со смешным изображением «излеченного» дома. Я достаю её тогда, когда концентрация неприятностей требует принятия домашних мер…
Добавлю, что когда спустя годы заглянул в тот же самый «хундертвассеровский» сувенирный магазин в надежде, что появилась новая кружка, посвящённая творчеству маэстро, продавщица меня информировала, что таких кружек нет и никогда не было. Мои попытки возразить, что я, мол, как раз тут и приобрёл одну, вызвало появление на лице до того миловидной барышни, выражения, заставляющего вспомнить многих наших закаленных бойцов фронта розничной торговли.
А с творчеством «лекаря» довелось сталкиваться и за пределами Вены.
…У этого придорожного ресторана в австрийском провинциальном городке Бад-Фишау тормозят даже те, кто и не собирался перекусить. Люди, часто здесь проезжающие, – чтобы бросить взгляд на симпатичного и веселого знакомца, новички в этих краях – чтобы остановиться и убедиться, что такое им не померещилось.
Бад-Фишау. Придорожный ресторан
Текучие линии, плавно переходящие с одного уровня на другой, как бы поддерживаются разноцветными и нарочито неровными колоннами... нарисованными на фасаде. Потом понимаешь – это стилизованные деревья, точнее их стволы. Просветы между ними выкрашены в терракотовые и светло-желтые тона, расчерчены кривоватыми вертикальными линиями.
Повороты перил внешних лестниц и кромка крыши украшены разноцветными шарами самых разных размеров. Фантастическое сооружение увенчано слегка покосившейся башенкой с большими окнами.
И уже не слишком удивляет, что крыша и просторная балюстрада укрыты буйной растительностью, что кусты вырываются из этого архитектурного наваждения в самых неожиданных местах.
Растительность, «встроенная» в городское строение – не просто «фишка», изыск архитектора. Это воплощение глубоко продуманной мысли, по сути – целая философия.
Уважительно окрестив такие деревья «жильцами», «поселенцами», Хундертвассер делится своими рассуждениями:
Дерево-жилец знаменует поворот в истории человечества, возвращая себе роль партнера человека, воскрешая религиозную составляющую во взаимоотношения нас с природой. Вы сможете выжить, только если полюбите дерево, как самого себя.
В городах мы задыхаемся от выхлопных газов и нехватки кислорода, методично истребляя окружающую растительность. Мы бредём вдоль серых, безжизненных фасадов.
Наш долг – восстановить растительность в её исконных правах.
Вытесненные автомобильным потоком на стены и крыши зданий, деревья должны стать зелёными долинами, где человек вновь сможет вдыхать воздух полной грудью. Занимая участок в какой-нибудь квадратный метр, за свою «жилплощадь» дерево вносит плату куда большую, чем реальный квартирант, причём в истинных ценностях.
И подводит итог:
Дерево-жилец – осязаемый и наглядный символ репараций, полагающихся природе за незаконно отнятые у неё и зачастую опустошённые территории.
Деревья – тоже жильцы…
Сразу скажу, что автор этих строк был бы счастлив увидеть, что спустя десятилетия его мечты были не только услышаны, но и воплощены. В Милане довелось полюбоваться двумя небоскрёбами Bosco Verticale («Вертикальный лес». Симбиоз вырывающейся из лоджий зелени и уютного жилья не только радовал глаз, но и создавал ощущение пребывания где-то на опушке леса или на лугу.
Подобные дома появились и в других местах – в Сиднее, Сингапуре, нескольких городах Вьетнама, в японской Фукуоке, в соседней Германии…
«Зелёная цитадель» Хундертвассера. Магдебург. Германия
Но мы-то ещё в Бад-Фишау. Любуемся предтечей сегодняшних садов-небоскрёбов.
…Те, кому всё это в новинку, начинают завороженно следовать плавным извивам стен, огибая диковинное строение, и убеждаются, что с каждой стороны оно задорно по-своему.
То видишь заросший газонной травой пандус, белые бортики которого расчерчены нарочито неровными красными вертикалями. То возникает высоченная колонна, облицованная синей и голубой керамической плиткой и с увесистым золотистым шаром на самом верху – словно она только и предназначена для того, чтобы его поддерживать. И как бы для баланса – массивный золотистый же противовес в основании этого столпа.
Фрагмент здания придорожного ресторана
Конечно, заходишь и вовнутрь, убеждаясь, что и здесь погуляла фантазия демиурга. Серая цементная клякса на стене служит фоном для яркой стилизованной бабочки. В фойе сооружён фонтан: вода льётся из почти невидимой прорези в мощной, поставленной на попа огромной гранитной глыбе, отшлифованной так, словно вода течёт по ней миллионы лет.
Даже зайдя в туалет, ты оказываешься ошарашен фигурой чудовищных размеров тётки со зверским выражением лица, которая сидит у двери с требовательно протянутой рукой. В следующий миг ты понимаешь, что это манекен, но эффект делает свое дело: очередная монетка падает в стоящий у её ног плоский сосуд.
Хорошо ещё, что архитектор на сей раз пощадил тебя и не сделал пол волнистым, по которому и ходить-то надо с опаской. А ведь мог бы. Соорудил же он подобное в своем «фирменном» кафе в Вене.
Даже толком не выпив, ты там ощущаешь, что пол уходит у тебя из-под ног. К тому же он расчерчен кособокими белыми и черными квадратами, вызывая эффект подзабытого оп-арта – в глазах начинает рябить, и ты стремишься найти спасение за столиком.
Однако и тут надо иметь известную сноровку – поставить на этих керамических дюнах стул так, чтобы он – и ты вместе с ним – не раскачивался. Это сделать можно: на его ножках, равно как и на ножках стола, имеются специальные насадки, позволяющие приводить их в традиционное положение.
Впрочем, всегда есть оправдание для любителей хватить лишку – как тут усидеть на стуле, стоящем на перекособоченном полу?..
Волнистый пол венского кафе требует осторожности
Волнистый пол – ещё одна воплощённая в жизнь грань философии Хундертвассера. Вот, что он говорит по этому поводу:
Ровный пол – это изобретение архитекторов. Он потребен промышленным станкам и механизмам. Человек же наряду с другими органами чувств обладает тактильностью как рук, так и ног.
Бездумно спланированные в дизайнерских офисах асфальтированные и бетонированные поверхности разрывают изначальную, привычную для человека его осязательную связь с естественной поверхностью земли. Это влечёт катастрофические последствия для его душевного баланса, самоощущения и физического здоровья.
Человек утрачивает мироощущение, его эмоции искажаются.
Неровный, словно оживший пол ведёт к возвращению ментального баланса и, в конечном счёте, к возвращению человеку его достоинства, отнятого искусственными плоскими поверхностями, неестественными и ему враждебными.
И завершает мысль с присущей ему образностью:
Холмистый пол становится для ног истинной симфонией, приятной музыкой, порождающей внутренние гармоничные вибрации. Ведь архитектура призвана человека возвышать, а не подавлять. И путь к созданию внутреннего баланса человека – его повседневное хождение по неровным поверхностям в возводимом жилье.
Ещё одна из многих деталей, роднящих столичное кафе и придорожную ресторацию в крохотном Бад-Фишау в Нижней Австрии, – изобилие зелени в интерьерах. Кругом цветы, огромные кусты с узкими и длинными листьями, над столиками свисают целые лианы.
Не просто в это поверить, но описанный выше провинциальный ресторанчик был прежде заурядным бетонным параллелепипедом, скучно положенным на бок. И кафе с волнистым полом в прошлой жизни было непримечательной заурядностью…
Можно, конечно, назвать всё это игрой. Но тогда, во-первых, – доброй и веселой. А во-вторых, – весьма познавательной, заставляющей задуматься о нашей близости к природе и о том, сколь многому мы можем у неё поучиться.
Во всяком случае, я думал так, разглядывая тогда все эти «прибамбасы». Но прошли годы – в разных частях планеты стали вырастать упомянутые выше здания-сады, более того – небоскрёбы…
Для меня, пожалуй, не менее впечатляющим было ещё одно обстоятельство: как удалось Хундертвассеру осуществить подобные давние проекты?
Наверное, надо очень доверять вкусу художника, чтобы позволить сооружать такое. Ведь раздавались и презрительные возгласы: «Китч! Безвкусица!». А в результате увенчанные маковками дома Хундертвассера вошли во все путеводители по Вене. А сам маэстро считается крупнейшим австрийским художником конца столетия, снискавший и мировую известность: в разных странах осуществлено четыре десятка проектов…
Ещё одно «излеченное» здание
Заметим, что претендовать на титул «лекаря архитектуры» у Хундертвассера оснований куда больше, чем на формальное учёное звание. Хотя рисовать он начал в пять лет, обучение его свелось к скромному семестру в венской Академии изящных искусств. Были освоены некоторые технические приёмы, но не задавлены его безбрежная фантазия и стремление вырваться из оков традиционности.
У него были другие учителя. Тонко чувствуемая им природа. Художники, ломавшие каноны – изящный модернист Густав Климт, свирепый экспрессионист Эгон Шиле, мастер колористики и абстракции Пауль Клее.
Своё видение художественной педагогики он продемонстрировал, когда ещё в молодости был приглашён провести цикл занятий в один из немецких институтов. Он предложил студентам сразу перейти к практическим занятиям, начав рисовать непрерывную линию, проходящую через пол, стены и потолок их класса. Спустя несколько суток ошеломлённое начальство прервало и коллективное «практическое занятие», и все отношения с необычным преподавателем.
Один из сорока реализованных проектов
Вообще, эпатаж – неотъемлемая составная бытия «лекаря». Если недостаточное внимание привлекает его выход без обуви в разноцветных носках – что ж, он готов появиться и в натуральном виде, причём при стечении весьма видных персон, собравшихся заслушать его профессиональную лекцию.
И это не пустячная провокация какого-нибудь панка – из эпицентра внимания, который он таким образом создавал, художник высказывал требования проявлять истинную, а не показную, заботу об экологии.
О том, сколь его заботила эта проблема, говорит согласие возвести главный венский мусоросжигатель.
Это удивительное сооружение, хотя и грубовато именуемое здесь «золотой задницей Вены», всеми любимо и уважаемо. Любимо – потому что даже высоченная и по определению мрачная труба превращена в нечто изящное, сверкающее в лучах солнца, с нанизанной на неё гигантской луковицей посередине. А уважаемо – за то, что не отравляет воздух вокруг и дает тепло более чем для сотни тысяч столичных домов.
Мусоросжигательный завод в Вене
И хотя Хундертвассер вошёл в историю современного искусства в первую очередь как мэтр новой архитектуры, он, напомним, был и талантливым художником, искусным дизайнером.
Его живопись не спутать с чьей-либо ещё. Особая яркость красок, которые он сам тёр и конструировал, сочетается с ломаными формами, вычурностью линий.
Художник демонстрирует свои новые работы…
В тематике доминируют две линии: мир природы, мир растений и – человеческое жилище, с заборами, отдельными фрагментами сооружений.
Всё это пронизано мотивом любви. И не только к природе. Одна из самых известных работ вдохновлена женщиной – юной болгарской актрисой Ириной Малеевой. Это не скрывается и в самом названии – «Земля Ирины над Балканами», замысловатым по обыкновению, но очевидным по сути. Женское начало и начало природное – сплетены самым тесным образом.
Изначальный вариант художник выполнил на алюминиевой пластине, на которую были наложены листы бумаги. Реакция снимающейся и сегодня в голливудских и европейских фильмах актрисы, общественности не известна…
«Земля Ирины…». 1969 год
Отчего-то всплывает ассоциация с произведением другого мэтра живописи и эпатажа – Сальвадора Дали. Его всемирно-известный «Диван-губы», растиражированный даже парфюмерами, был «списан» с лица секс-символа 30-х кинозвезды Мэй Уэст.
По сути, вся живопись Хундертвассера – это призыв. К действию. Или, как минимум, к тому, чтобы задуматься над ключевой, по его убеждению, проблемой – человек и природа, человек и экология.
Та же тематика свойственна и его гобеленам. И даже почтовым маркам, коих ему было заказано немало в разных странах.
Хундертвассер подле макета австрийской почтовой марки
Немало последних лет Хундертвассер жил в Новой Зеландии, где нашёл много тех, кто с таким же уважением относится ко всему прекрасному, что создано природой, как и он сам.
Мастер даже разработал проект нового флага этой страны. Главным элементом дизайна стал побег папоротника. В сопроводительной записке с традиционной образностью Хундертвассер написал:
Папоротник, развернутый в прямоугольный флаг, – это союз природы и технологии, круга и квадрата.
Он и похоронить завещал себя в этой стране. А свой уход невольно сделал последним аккордом игры длиной в жизнь.
Автопортрет
Он завершил свой путь посреди Тихого океана, на борту корабля «Королева Елизавета II». И выбрал для этого последние мгновения тысячелетия: 2000-й год. Он словно отправлял послание: «Я сделал всё, что мог, чтобы мир стал человечнее. Услышали ли вы меня? И прислушаетесь ли к тому, что я хотел сказать?…»
Особой уверенности в этом нет.
О чем мы не без грусти и говорили в фирменном кривобоком, но утопающем в зелени уютном «хундертвассеровском» кафе.
Владимир Житомирский
