«Втайне его терзало желание сразу – именно сразу – подойти и поцеловать Клавеньку в щеку, как в огромное, мировое болото».
«Шатуны». Юрий Мамлеев
«Резкая тень
на ослепляющей
Снегобелизне.
Как неприкосновенность форм,
как нечто
полусогнутое,
напоминающее тебя,
павшего
здесь в прошлом году».
«II (разветвление)». Тур Ульвен
Солнце щемящее, слепящее прорывается к моим глазам. Теперь только им на него смотреть и любоваться, только через него радоваться. Постигать хорошее сквозь самую естественную вещь, — ту, что его представляет, несёт в себе — дело привычное и понятное. Так казалось раньше, пока я не отвела взгляд и не возникли новые ракурсы, мои перевёртыши. В этих перевёртышах содержалось гораздо большее, нежели в солнце, но дать им точное название я не могу. Суть их в том, что в вещах, на первый взгляд отталкивающих, часто отвратительных, спрятан свет. Этот свет укутан в ощущение тошноты и лёгкого головокружения, как в удушающее одеяло. Но голову я не вытаскиваю, как бы тяжело ни было вздохнуть. Все отверженные, обездоленные, нищие, хромые и несущие «некрасивое» являются волшебными проводниками к истине светящейся. Часто главная точка входа — смерть, явление, также превращающее всё в перевёртыш.
Некрореализм. Евгений Юфит
Сильнее всего этот скрытый свет уколол через изображение, и из глаз моих, как из пораненного веретеном пальца, пошла кровь. Визуальное не всегда оказывает на меня такое воздействие. Практически гипнотический шок — тело обмякает. Ноги и руки превращаются в мягкую кашицу, такие мне точно не поднять, даже если бы очень хотелось, — не хватит духа. Остаётся только забыть о своём теле и попытаться увидеть чужое за пеленой крови. Чужое же всегда менее понятное, чем своё, надвигается туманным кольцом.
Я знакомлюсь с Евгением Юфитом (советский и российский кинорежиссёр, сценарист, художник, фотограф). Он бережно несёт в своих руках некрореализм. Протягивает мне его так, чтобы я могла рассмотреть с разных сторон, повертеть, укусить. Некрореализм можно разбить: некро (то, что мертво) и реализм (жизнь, достоверное физическое её воплощение). В руках оказываются весомые кусочки двойственности природного. Это направление в кинематографе появилось в начале 1980-х годов в Ленинграде, главное в нём — изучение человека, максимально близко подошедшего к смерти или уже мёртвого. Юфит — создатель, выпускает почти-людей кучками, часто безголосые, они носятся упырями-убийцами, чтобы врезаться в дерево и окончить свою жизнь. Вся их раскачивающаяся амплитуда направлена в одну точку. Кадры чёрно-белой плёнки, будто выуженные из прошлого мелькнули так. Не всегда смерть у Юфита приходит в простом и понятном виде. Есть сюжеты с изощрёнными выдумками. Они тонкой линией вплетаются в мягкость, тошнотворным и страшным она при этом не заражается. Мягкость в объятиях голого тела, слишком близко подошедшего, в неуверенном дрожании руки. Физическое, так часто проваливающееся в небытие — смерть, пока остаётся на поверхности ещё бьющейся рыбкой, кричит. Физическое — то, что бьётся и колется.
«Тошнота возникает при одном взгляде на неаппетитную, несвежую еду, разложившуюся органику, выделяющую неприятный запах. Приступ тошноты не всегда указывает на угрозу для здоровья. Иногда достаточно увидеть неприятное изображение, чтоб снизился тонус желудка, начались судорожные сокращения дыхательных мышц. Если отвлечься, переключить внимание, сделать несколько глубоких вдохов, тошнить быстро перестает».
Так пишут о тошноте извне и, увы, ничего не говорят о её мягкости.
Снова накатывает через масодовских детей. Они толпятся маленькими кучками. Дети, как и сумасшедшие, как и скитальцы, остаются где-то вовне пограничниками. Через них смерть говорит тихо. Илья Масодов (русский писатель) в «Небесной соли» выводит мальчика на поющую счастьем улицу, всё в ней такое дородное и напитанное, говорящее о безграничной жизни, длящейся вечно. Бессмертная душа мальчика плывёт к учительнице на урок музыки. Она так красива, что даже немного страшно. Мелкие мурашки, как когда окунаешь руку в холодную воду и вытащить нет сил — онемела. Душа мальчика остается бессмертной, но про его тело мы забыли. Тело его умирает — его поглощает учительница. Как легко перепрыгнуть через этот канат, скакалку, натянуть тетиву. Как легко от бесконечного блаженства ухнуть в страшное и наоборот. Я ухнула, ахнула. Нет мальчика. Я буду в панике ловить его в свой подол в других книгах Масодова, но он превратится в множественных школьниц-пионерок. Они не так легко кидают в пограничное состояние. Мальчик будет пиком — им и останется. Тело у Масодова той же подвижности, что и у Юфита: зашиты те же кости и мышцы. Если физическое — такая простая вещь, лёгкая игрушка, то почему не хочется расставаться?
«Федор же думал только об одном: о смерти. Идея, так неожиданно охватившая его в подполье, была овладеть женщиной в момент ее гибели. Ему казалось, что в это мгновение очищенная душа оголится и он сцепится не с полутрупом, а с самой выходящей, бьющейся душой, и как бы ухватит этот вечно скрывающийся от него грозный призрак. Тот призрак, который всегда ускользал от него, скрываясь по ту сторону жизни, когда он, прежде, просто убивал свои жертвы».
Тело Масодова восходит к телу Юрия Мамлеева. Последнее слегка отличается, хотя и здесь мы должны двигаться в сторону метафизического. Юрий Мамлеев (русский писатель, драматург, поэт, философ. Лауреат премии Андрея Белого. Президент «Клуба метафизического реализма ЦДЛ») продолжает говорить через упырей, полумёртвых, убийц, бесов, тех, чьи оболочки изменены и исковерканы. Чем больше будет ушибов и ран, тем любимее. Любовь через обратное — абсолют. Лучшая невеста окажется мёртвой, ей теперь вся земная мудрость открыта, живость ей только мешала. Мамлеев продолжает настаивать на путешествии души, её бесконечном преобразовании. Сестра невесты пойдёт целовать собственное отражение в зеркале, она будет желать его так сильно, как никого в мире. Ей же будет немного жалко его. Ведь путешествия путешествиями, но иногда оболочка может вызвать томление, и сбрасывать её не захочется. Страшно. Сестра-невеста окажется отражением мальчика. Этот мальчик будет так пристально всматриваться в самого себя, что окружающие потеряют к нему доступ. Его собственная голова — темница, лабиринт. Ключ потерян. Тело Мамлеева может вызывать тошноту притворно, это ложная тошнота. Всех своих персонажей он гладит по голове, называет уменьшительно-ласкательно. Они даже меньше детей Масодова, крохотные и хрупкие. Перекатываются.
Такое же лёгкое отношение к телесности можно заметить лишь у людей викторианской эпохи. Детская смертность тогда являлась привычным явлением. То есть мёртвое тело не было отвратительным, напротив, оно было всё так же любимо, как и при жизни. И родители оставляли себе на память снимки мёртвых детей и близких. Человек на фотографии часто ничем не отличался от живого, ему открывали глаза, делали макияж, старались придать естественную позу. Изготавливались даже специальные штативы, поддерживающие тело в вертикальном положении, ставили рядом живого человека. Одно тело перетекало в другое, таяло. Снимок до смерти часто сделать не успевали из-за короткой продолжительности жизни или неимения денежных средств. Иногда телу придавали вид спящего. Эти визуальные манипуляции должны снова привести к тошноте, но для меня в них прорезается светлое.
Во сне я иду на свет. Лукаво улыбается Алёшенька Карамазов во сне моем, скачет он на белом коне, — рыцарь поднебесный. Он-то точно поймют, что такое искрящееся, тонущее в блаженстве. Смахиваю прядь с лица, падает Алёшенька. Притворство здесь, не будет больше святости, не будет коня, не будет горящего факела в его руке, не будет выражения лица. Алёшенька — страшный Антихрист, ведь только самое милое, спокойное и тихое несёт в себе страшное, всепоглощающее, разрушающее.
Просыпаюсь Сарой Бернар (французская актриса, пик популярности приходится на 1870 год). Моё убежище — гроб. В детстве долго, мучительно и тяжело болела туберкулёзом. Пророчили смерть. Мать приобретает изящный гроб. Девочка выжила, но больше не смогла спать в кровати. Превращение в крохотную Спящую Красавицу в саркофаге со стеклянной крышкой. Лёгкая тошнота.
Гроб приносит успокоение мирное, такое случалось и у раскольнических сект. Тогда трактовали Священное Писание по-своему. Во времена правления Петра I староверы решили, что власть окончательно приняла строну Антихриста, и стали ещё больше стремиться удалиться от мира в пещеры. Пещера огромная, опоясывающая, засасывающая, воспринималась как прообраз вертепа — того самого, в котором появился на свет Христос. Стремящиеся к наивысшему успокоению жили в гробах на кладбищах. Даже бежавшие в Сибирь сектанты на новом месте копали землянки, в которых кроватью служила домовина (гроб, выдолбленный из цельного куска дерева).
Сара Бернар в гробу
Если сейчас поставить гроб в келье монаха — он будет служить напоминанием о смерти (о ней так часто думать необходимо), будет поддерживать аскетизм.
Я представляю, как теснота становится желаемой. Так легко пустить голову кружиться — сейчас сорвётся в яму, ухнет. Буду из ямы наблюдать с разбитой головой через улыбку, через смех. Солнце коснулось лучом щеки, не зажмуриться.
Екатерина Савельева
