Самый талантливый человек отечественных девяностых — Веня Д’ркин (Александр Литвинов), заканчивая петь замечательно-прекраснодушную любовную песню «Непохожая на сны», произносил фразу: «Это стёб… якобы». Тремя словами он предвосхищает совсем всё, чего можно было ожидать от дальнейшего выдоха постмодерна. Собственно, мы и сейчас всё ещё находимся здесь — культура подвисла в состоянии стёба-якобы.
Старый Оскол, 1996. Кадр из записи квартирника Вени Д'ркина.
Источник: youtube videoarxivarius
Чудесная частица «якобы», созвучная с именем Яков (с др.-еврейского — «следующий по пятам») — это и утверждение, и опровержение одновременно. «Якобы» ссылается на безличного субъекта, буквально ссылается на Ничто. Оно отчуждает утверждение от автора, хотя всем ясно, что здесь и сейчас никто, кроме, собственно, автора, не несёт ответственности за тезис.
«Якобы» действительно выглядит как следование по пятам у неизъяснимой точности, которая теоретически существует, но практически отсутствует.
В чём трюк Вени Д’ркина? Он поёт искреннюю песню, обращённую к прекрасной даме:
«А ты идёшь по городу,
и за тобой летят бабочки,
а где ступают твои лодочки,
там распускаются цветы...»
Ничто не предвещает беды. Артистический образ и интонация Д’ркина не конфликтуют с прямым содержанием песни — это живое и честное признание в любви, пусть и использующее штампы — не речевые даже, а структурные. То есть автор говорит о любви своими словами, но выстраивает их в общем виде. Из-за этого «непохожая на сны», «удивительна, как цвет первой радуги весны», «ты по улице идёшь, отражаясь в грязи луж», «ты узнаешь без проблем мой в ромашку Citroёn по квадратным колесам», не будучи по-настоящему штампами, а будучи вполне живыми цветными выражениями, всё-таки считываются носителем культуры, как штампы. Всему виной псевдобалладная традиция советского авантюризма, предшествующая Вене. К ним же нарочито отсылают бабочки, которые с семидесятых годов всё летают и летают.
И вот, пообещав вояж в волшебную страну, где только я и ты (мечта), Веня отбивает заключительный фа диез минор и с хитрой улыбкой произносит: «Это стёб…», — и тут хочется уже атаковать: зачем стёб? Даже не так! Зачем это говорить? Даже если в текст органично вплетаются элементы стёба, ну так и пусть, это же продиктовано мелодией и ритмом. Стёб — это высмеивание чего-то напоказ. Высмеивается очевидно сама форма и уже обозначенные структурные, жанром порождённые, штампы. И тут слушатель, как и всякий порядочный слушатель провернувший все эти мысли в голове за полсекунды, получает продолжение: «...якобы». Что значит якобы? То есть это концептуально должно было быть стёбом, а потом вышло из-под контроля?
На самом деле, этот двойной твист, конечно, предвосхищает весь махровый постмодернизм уже нашего века, который отходит от нарочитого интеллектуального выстраивания, а всё больше смещается на неощутимую границу с искренностью. И самое главное здесь то, что и сам Автор, который давным-давно окочурился, нехотя воскресает и не знает — не помнит своей искренней позиции. И что это вообще такое — «искренняя позиция»? А чем та, которая есть, плоха?
Это всё стёб, якобы! Нас поставили стебаться, а мы уж делаем, как можем!
Эти тенденции выглядят как стремление к пресловутому метамодернизму, который совсем уж всё вбирает и рассеивается до бесконечных, беспредельных колебаний. «Якобы» это и есть колебание, онтологическая неопределённость. Но вот имеет ли смысл термин «метамодернизм», или же всё это проще определить как самоедствующий постмодернизм — это уже не ко мне вопросы. Я пошёл!
Талгат Иркагалиев
