В квартире у Черепа

Начали приходить первые шокирующие сообщения о рано ушедших ребятах из предыдущего поколения дворовой шпаны, на год-два старше меня. Те, кто успел погеройствовать в крупных драках двор-на-двор, и партизанских войнах с делением города на сектора — они начали умирать. Причем умирали так, что о причинах смерти никто не хотел говорить. Либо они попадали в тюрьмы по каким-то совершенно чудовищным статьям.

Unsplash

Среда, в которой я вырос, после моего поступления в институт в 2000-м году, начала распадаться на глазах. Я как-то неожиданно для себя заметил, что мои приятели, соседи по «жердочке» на скамейке, легки и приятны в общении только тет-а-тет, но стоит им сбиться в группу больше 4 человек, как они на глазах превращались в стаю шакалов, жившую по своим правилам и принципам. Людей как будто подменяли. И меня это преображение не устраивало, я начал отказываться играть по этим неписанным правилам. И стал вливаться в ту самую компанию постарше, чьи первые герои начинали по одному умирать совсем негероическими смертями.

Одним из них был уже знакомый нам Череп. Человек достаточно интеллектуальный, способный при необходимости и хорошее впечатление о себе оставить перед твоей семьей, беседу поддержать, и удивить какой-то новой шокирующей информацией. Эрудированная личность всегда выделалась в среде, где не существовало интернета.

Этот персонаж из фильма Гая Ричи рачительно преображался в состоянии серьезного подпития, в него вселялась другая сущность, тот самый Череп. Его альтер-эго было в принципе неагрессивное, но, однако, максимально экзальтированное и эксцентричное, способное провоцировать и генерировать нелепые и глупые ситуации, в которые вовлекались все присутствующие.

Например, следуя по ночному городу в небольшой компании и пошатываясь, Череп мог внезапно начать неистово орать «Ноооочь! Всем спаааааать!». В многоэтажках лениво зажигались окна. Такая сирена в спящем городке никого не радовала.

Заткнуть его в периоды такого душевного подъема было совершенно невозможно и деваться в этой ситуации нам было некуда. Тогда наш пьяный маэстро менял стратегию и орал: «Ну почему вы все не спите!?»

Я слышал тогда, что Черепа воспитывал отец — алкоголик. Когда я впервые направился в гости к приятелю, он поведал, о своем самом страшном дне. Как-то сквозь сон он услышал громкий стук в дверь. Проснувшись, почувствовал, что квартиру заволокло дымом, и поспешил открыть дверь. За ней стояли пожарные. Они забежали в комнату отца, которого было уже поздно спасать. Классическая история: выпил-закурил-заснул и не проснулся. Череп к тому моменту уже не был ребенком, однако он остался совсем один.

Дома у него было, как у любого другого алкоголика: пустынно и обшарпано. Но я находил в этом некоторый налет андеграунда и интеллектуальности, особенно в тот самый момент, когда Череп, разгорячившись и преобразившись в свое альтер-эго, расчехлял бобинный магнитофон своего покойного отца и врубал свою любимую и «величайшую группу всех времен и народов» Deep Purple. Я, к тому моменту уже плотно подсевший на альтернативу и панк-рок, выделил, чтобы уважить хозяина бобин, что его кумиры в значительной степени оказали влияние на то, что слушаю я. И не было бы этих волосатых аксакалов, моя музыка была бы какой-то другой.

Тогда, удовлетворенный ответом, Череп допустил меня к последней части экзамена: прослушиванию 8-минутного барабанного соло Йена Пейса. При этом он разбирал импровизацию по косточкам и сам подыгрывал на воображаемых барабанах, улыбаясь косым взглядом сквозь бороду. (Правда спустя время, я несколько огорчился, увидев, как все гости Черепа проходят тот же самый ритуал посвящения 8-минутным соло игры на воображаемых на барабанах.)

Однако в тот первый вечер воображаемый виртуоз — барабанщик так проникся моментом, что я получил высший уровень доступа. Он выключил магнитофон и сказал в тишине: «Пойдем, покажу тебе, где умер мой батя!»

Это был чрезмерно резкий переход от улыбающегося косого взгляда к теме смерти, и я не был уверен, что хочу в тот момент погружения в эти воспоминания, однако портвейн «777» уже сделал свое дело, отказываться было невежливо. Мы прошли по длинному коридору к следующей двери. Он открыл ее ключом и распахнул.

 

 

— Вот здесь он лежал!

 

 

Я стоял в оцепенении. Комната была нетронута с того самого пожара. Обшарпанная и покосившаяся мебель, почерневшие и обгоревшие сверху от копоти обои, разбросанные книги, бутылки, пачки сигарет и окурки. Но прямо у самого входа у моих ног — темное пятно с остатками истлевшей одежды.

 

 

— Почему ты так и не убрал здесь?

— А зачем? Я сюда никогда и не захожу. Мне моей комнаты достаточно.

 

 

Я был удручен. И долго уговаривал его сделать ремонт в этой комнате и задействовать ее с пользой. Наверное, в этом уникальность личности. Но, спустя время, он именно так и сделал — вынес матрас, на котором сгорел его отец, отодрал обои и сделал ремонт, а потом сдал ненужную комнату двум студенткам из моего института.

С того момента гости к Черепу стали приходить чаще. Мой приятель Кент в принципе не упускал возможности подвизаться, там где водились девушки. Он был острый на язык, безгранично безответственный, и часто придумывал окружающим емкие и едкие прозвища. В общем, эдакий наглый нахал, который выгрызал с боем симпатии девушек.

Наш общий приятель Смурф — был смуглый и невысокий. Он всегда компенсировал нехватку в росте — спортом: качался, правильно питался и имел свою точку зрения по любому вопросу, которую готов был отстаивать кулаками. Я всегда уважал его за силу духа и независимость мнения.

В ту ночь мы с парнями и новыми соседками засиделись в комнате Черепа. Хозяин квартиры пускал слюни в кресле с открытым ртом, а мы дожидались рассвета, чтобы пойти домой. В какой-то момент вусмерть пьяный Череп встал, пошатываясь, и оглядел комнату мало вменяемым взглядом. Он с трудом добрался до шкафа, молча открыл его и тоже внимательно осмотрел.

 

 

— Только не делай этого! — заорал Смурф.

— «Череп, стой! Это шкаф!!!» — Кент пытался остановить его, но было поздно. Череп прямо на наших глазах, молча с улыбкой, воспользовался шкафом как туалетом.

 

 

В современном языке появилось слово «кринж», способное описать ситуацию. Тогда же было просто очень смешно, стыдно и противно одновременно. Мы временно переселились в комнату девушек, а утром Череп обвинил нас, парней, в том, что мы «нассали ему в шкаф». Единогласное свидетельство всех очевидцев, указавших на иного подозреваемого, он назвал форменным сговором, потому как он такого сделать просто не мог.

И в этот момент я почувствовал, что была пройдена какая-то незримая черта, какая-то красная линия. Для меня это стало уже перебором: квартира и компания превратились в какой-то притон. Я решил, что мне там не место и ушел, а Кент и Смурф..., они остались.

Я тогда снова пошел на стадион, меня взяли в любительскую футбольную команду. И я играл до самого окончания вуза.

Прошло очень много лет. Я пишу и вспоминаю те моменты моменты все-таки с улыбкой и теплыми чувствами.

Насколько я знаю, Череп сейчас сидит в тюрьме по 228 статье. Кент, эдакий модный и обаятельный Хлестаков нашей компании, умер в своем последнем запое. Смурф, который был примером для меня в детстве — повесился на перилах лестничной клетки.

Кирилл Михайлов