Первая часть. Культурный код
Вторая часть. Отряды хранения молодости
Третья часть. Моя прелесть
Четвёртая часть. Нитки
Пятая часть. Саша-Вырубаша
Шесть часть. В квартире у Черепа
— Вы же понимаете, что на этой должности более 5 лет работать не рекомендуют? Можно с ума сойти! — это был тот самый редкий случай, когда работодатель заранее предупреждал о всех нюансах должности корреспондента на провинциальном телевидении. Но мы, такие наивные и полные энергии, сочли это лишь проверкой стойкости наших желаний. По странному стечению обстоятельств — моя подруга после того собеседования стала телеоператором, а я корреспондентом. Спустя несколько лет, я уже хорошо прочувствовал, о чем меня ответственно предупреждала замдиректора на собеседовании.
Обыденный выезд «в поля» — съемки подъема из болот остова советского самолета, сбитого немцами в годы оккупации. К тому моменту за плечами уже была пара схожих сюжетов, нужно было в очередной раз «прыгнуть выше головы» и снять что-то, не похожее на предыдущее.
Unsplash
Мы видим кучу техники, тарахтящие генераторы, откачивающие воду, и праздных поисковиков, для которых и комары эти, и дождь и огромная тренога над вырытым котлованом — все это дело хоть и увлекательное, но обыденное и повседневное. Они пытаются вытащить ушедший от удара под землю двигатель самолета типа «Кукурузник». Биплан был сбит в неравном воздушном бою немецким истребителем. На борту в тот момент были пилоты, разведчики и даже юная медсестра в должности стюардессы.
Водолазам еще только предстояло нырять в торфяную жижу, искать там любой выступ, за который можно приподнять старый мотор. Пока картинки нет, а, значит, нет и сюжета. Спрашиваю:
— А есть ли уже что-нибудь интересное?
Мне отвечают, мол — там железки, а под деревом — останки.
Иду смотреть кости, как-то праздно и буднично, будто это не человеческое, а какое-нибудь коровье. Глаз за годы работы уже очерствел, мозг приучился не пропускать все через себя. Но вдруг эту кучку белых «как бы коровьих» косточек резко выделяет четко выраженный человеческий фрагмент. Меня резко выдергивает из сонного состояния.
Я вижу маленькую человеческую ногу, приставленную к стволу дерева, чтобы не падала, в аккуратной туфле-галоше на каблучке. Она одета в небольшой чулок-гольф, который отлично сохранил в болоте форму ноги с красивой, аккуратной икрой. И там где ниже колена капрон заканчивался — торчал белый коленный сустав. Выглядело все так, будто туфлю только сегодня на эту ногу надели. Я подозвал оператора и мы долго, не отрываясь, смотрели на ногу какой-то девчонки-медсестры, которой 70 лет назад приказали сесть в самолет-разведчик.
Оператор «набил картинку» для сюжета. Признался, что кадр с маленькой ногой у него не выходит из головы весь день. Поисковики перед нашим отъездом предложили водочки для согрева, так что он с удовольствием согласился. Его работа была закончена, а мне предстояло вернуться на студию, отсматривать, расшифровывать и писать сюжет, потом начитывать его, затем монтировать. Так что мой напарник уложил камеру в багажник и изящно накидался с поисковиками, так что проспал всю обратную дорогу.
В 20 километрах от города наш водитель остановился. На соседней полосе стояли сплющенные лоб в лоб два автомобиля. Авария только что случилась. Из Жигулей успели вытащить чудом уцелевшего мальчика. А вот его отец покинуть машину не мог, двери сложило гармошкой. Он молчал, и обводил все рассеянным, расплывчатым взглядом.
Наш водитель залез на пассажирское кресло и начал выбивать ногами заднюю дверь. Без этого переднюю-водительскую было не открыть. Он яростно колотил в дверь, кто-то одновременно дергал ее снаружи. Но все было безрезультатно. Водитель наш вспотел, выдохся и я предложил его сменить. Я залез на пассажирские кресла, увидел, как пострадавший мотает головой из стороны в сторону, будто бы дает отрицательный ответ, и я начал неистово бить в металл ногами. Машина содрогалась, тряслась, но не открывалась. Я рычал от злости и бил так, что было больно пяткам. Не знаю, сколько прошло времени, пока откуда-то спереди не подошел еще один свидетель происшествия:
— Можешь не спешить.
— В смысле?
— Вылезай. Не успел.
Я вылез и обошел Жигули спереди. Водитель смотрел в одну точку рассеянным взглядом, опустив голову. Он больше не шевелился. Он испустил дух, пока я колотил ногами в то, что когда-то было дверью его машины.
Наш водитель молча выкурил сигарету, мы сели в машину, взглянули на спящего позади оператора, позавидовали ему, и поехали на студию.
Отсматривать, расшифровывать, писать, монтировать... как будто и не было этой аварии.
По возвращении домой ближе к ночи моя девушка спросила: как прошел день? И я как всегда не знал, что ответить. Если рассказывать, то придется рассказывать все, в деталях и подробностях. Но тогда надо будет снова это переживать. Я не рассказывал. Мне надо было время, чтобы попытаться как-то уложить в голове все картинки. Разобрать по полочкам свои ощущения, переживания, эмоции. Может, даже было бы полезно немного поплакать. Но я не успел.
К тому моменту я уже знал, что назавтра мне предстоит командировка на фестиваль воздухоплавания.
В Великих Луках мне вручили камеру и усадили в корзину воздушного шара и отправили вместе с командой в зачетный полет с тремя десятками огромных воздушных шаров. Этот предок самолета управляется только набором и сбросом высоты. На разных высотах ветер дует в разных, иногда противоположных, направлениях. Так что, вовремя поддавая газ в гигантскую горелку, можно как-то маневрировать.
Корзина двигается со скоростью ветра. Так что в ней совершенно не ощущается потоков. Ты в постоянном безмолвии и штиле и тебя не покидает ощущение, будто ты невесомый, во сне. Совершенно сумасшедшее состояние. Мы поднялись в облако, я решил набрать свою маму:
— Привет тебе из облака!
— Ты где?
— Где-то в районе Великих Лук на высоте 1,5 км. Ничего не вижу.
Я рассказал, что лечу на воздушном шаре и здесь, в молоке, невероятно.
— А вчера как на подъем самолета съездил?
— ...Слушай, давай я как-нибудь потом расскажу.
Примерно на пятый год работы у меня случилось профессиональное выгорание.
Кирилл Михайлов
