Предисловие
Эфир первый. Генералы
Эфир второй. Михална
Эфир третий. Блеск и нищета звёзд радиоэфира
Эфир четвёртый. Из Москвы в Казань — и обратно
Эфир пятый. Первый раз
Эфир шестой. Истинное лицо публичности
Эфир седьмой. Новый год в эфире
Темы свободы слова и свободы прессы в России практически неисчерпаемы и, как говорится, не имеют дна. Есть объемные статьи в Конституции, ведутся не прекращающиеся споры, пишутся диссертации, ставятся спектакли, проводятся телевизионные ток-шоу.
Как-то раз закадычный друг задал мне вопрос:
— А правда, что сейчас в прессе жёсткая цензура? Ты же не можешь в прямом эфире сказать всё что тебе захочется?
Я дал развёрнутый ответ.
Когда я проходил собеседование при приёме на одну из государственных радиостанций, главный редактор прямо спросил меня:
— Вы отдаёте себе отчет, что есть определенные правила игры?
— А как же… — говорю.
У любой радиостанции есть своя ниша и есть своя целевая аудитория. Скажем, существует, по крайней мере в московском диапазоне волна, на которой круглосуточно говорится об экономике: деньги, финансы, фондовые рынки, курсы валют и прочее. Согласитесь, ведущий новостей окажется в крайне глупом положении, если в своем очередном выпуске начнет рассказывать о рождении сына в семье какого-нибудь известного футболиста. Целевая аудитория конкретно этой радиостанции ждет несколько других новостей.
И наоборот, на станции, которая ориентирована на стоящую прямо сейчас у плиты домохозяйку, ведущему не следует в новостях говорить об индексе гособлигаций, котировках и биржах. Скорее всего, домовитая женщина отвлечётся от готовки, переключится на другую волну, а пока будет переключать, у неё что-нибудь пригорит на плите…
Всё это называется редакционная политика.
Но также, у любой радиостанции есть еще негласные, неписаные правила. Своего рода корпоративная этика.
Со временем у меня сформировался и свой собственный свод правил профессионального новостника. Одна из главных заповедей: не матюгнись! То есть, буквально: зайдя в студию – отключи отдел мозга, который отвечает за нецензурную лексику. Это обязательно. И речь даже не про прямой эфир, а про саму студию, помещение, откуда вещаем. Лексикон моей бытовой жизни и в радийной отличаются. Не сильно, но различия всё же есть. В бытовой жизни, как и у всех, бывает всякое. Бывает, как говорится, на повышенных, бывает и с матерком. Куда же без него. При этом, к русскому мату, к нашей родной обсценной лексике, я отношусь с огромным уважением.
Легендарный актер, режиссер и матерщинник «в законе» Александр Ширвиндт:
«Ругаться матом, конечно же, нельзя. Но материться-то – необходимо».
Этому принципу я следую неукоснительно.
Однако не на радио.
На радио ни-ни.
Есть также и вторая заповедь: отключить ту часть головы, которая отвечает за всякую возможную критику той руки, с которой ты ешь. Вот выйдешь за территорию того дома, который тебя кормит – включай на здоровье, режь во всю ивановскую. Вошёл на территорию – выключи немедленно. Всё, как мне думается, разумно и логично. Если по каким-то причинам вторая заповедь не исполняется, вот не в силах я её исполнить, то и решение надо принимать кардинальное. Как было сказано, есть определенные правила игры. Эти правила можно либо принять, либо нет.
Таким образом, я вывел два основных строжайших правила: не матюгнись, не критикуй.
***
Однажды, на том же государственном радио, со мной случился такой инцидент, когда я почувствовал дыхание цензуры.
Была моя ночная новостная смена. Длилась она с 9 часов вечера до 5 утра. Главное отличие ночных эфиров – это отсутствие рекламы. Кому она нужна ночью?
А раз нет рекламы - эфирное полотно заполняется максимально растянутыми по времени программами. Новостями в том числе. Выпуск новостей длился ровно 10 минут. Это довольно много. Вот попробуйте на досуге почитать вслух отрывок какой-нибудь книги в течении этого времени. Вы обнаружите, что время течет медленно, как холодный кисель. Чтобы разбавить монотонное звучание голоса, радийщики придумали добавлять в выпуски «синхроны». Это записанные заранее короткие комментарии, интервью, заявления ньюйсмейкеров.
На той радиостанции, о которой идет речь, эти синхроны, еще их называли «плёнки» (термин остался, видимо, со времени до изобретения компьютера) включал, строго по моей команде, звукорежиссер. В ту смену, звукорежиссером был Матвей: абсолютно лысый молодой парень, отличающийся страстью к спортивным японским автомобилям и ярой непримиримостью с действующей властью. Должность его не эфирная, поэтому он мог себе позволить себе такую слабость.
Далее вновь необходимо дать небольшое описание по технической части: в то время, когда в эфир подается синхрон, микрофон ведущего отключается им же самим, с помощью специальной красной кнопки. В это время, при выключенном микрофоне, можно откашляться, можно выпить воды, можно внести правки в следующий за синхроном текст. Можно и переговорить со звукорежиссером, который сидит за стеклом: уточнить хронометраж, о чём-то попросить. Для этого есть специальная кнопка зеленого цвета.
Я вёл выпуск в 3 часа ночи.
Махнул Матвею, давай, мол, запускай шарманку, пусть спикер немножко поговорит. Так было задумано. Надо уточнить, что на записи говорил кто-то из самой властной верхушки. Да чуть ли не «первое лицо». Синхрон был длинный, секунд на пятьдесят. Звукорежиссёр Матвей, из своей аппаратной, что ему было свойственно, стал провоцировать меня на разговор:
— Ну вот скажи мне, — раздалось в наушниках, — отчего же у нас всё руководство такого маленького роста? Подбирают их там так, что ли?
— Матвей Саныч, — тихо отвечаю, — вот давай росто́вку после новостей обсудим, а? Вообще, сходим в курилку, там обо всём об этом подробно поговорим, окей?
Матвей сказал «годится». Новости продолжились.
Однако, плёнка была не единственная. Следом шла вторая. Я махнул, звук запустился. Матвей не унимался. В этот раз он стал комментировать заявления спикера:
— Да что он там такое мелет? Это же бред полный. Они там что нюхают?
Я опять тихо, даже сквозь зубы умоляю:
— Саныч, разговор про то, что они там нюхают, я тоже предлагаю перенести в курилку. Перенесём, а? Очень сильно прошу. Обещаю, всё обсудим! Я дам развёрнутое собственное мнение, но не сейчас, Матвей…
Короче, так продолжалось ещё раза три. Матвей провоцировал, я умолял помолчать. Наконец, выпуск закончился. Я встал из-за микрофона, направился в аппаратную. В абсолютно прозрачное стекло было видно, что Матвей уже с кем-то активно разговаривает, даже жестикулирует.
Выхожу, вижу: перед Матвеем стоит человек в сером костюме и в черном галстуке. Только потом мы потом поняли - человек был из ГБ.
Лицо его я даже вспомнить не могу. Лицо не поддаётся описанию. Оно было такое же серое, как и его костюм. Люди из secret service, наверное, и правда должны быть неприметными во всём. Включая лица.
Мягко, но настойчиво серый человек сказал нам обоим:
— Молодые люди, к чему испытывать судьбу? Зачем эти разговоры про рост, заявления первых лиц государства и прочие свободы? Особенно это касается… — он перевел стеклянный взгляд на меня, — вас. Случайно перепутаете кнопочки и всё, всё на этом закончится. Увольнения, суды, штрафы, проблемы. Вам это надо?
Еще долго мы с Матвеем гадали в курилке — каким образом этот Дзержинский мог услышать наш разговор, который был только у нас в наушниках. И появился этот человек, почти ниоткуда, в полупустом здании, в три часа ночи, и исчез также тайно.
Настоящее всеслышащее ухо.
Зато Матвей больше на подобные разговоры в эфире никого не провоцировал. Испугался. А я еще раз уверился в правильности двух своих радио правил: не матюгнись, не критикуй, и во веки веков, amen.
Станислав Комиссаров
Фото: Unsplash
