Война и я (Часть 14)

Я до невероятности везучий человек.

Помню, мама пошла записывать меня в школу. Это было в мае 1947 года. В апреле мне исполнилось семь лет.

С каждым дошкольником проводилась беседа. Как я потом понял, по результатам беседы и выносилось решение, в какой класс записать: 1 «а», 1 «б», 1 «в».

Уже потом, работая в школе, узнал принцип комплектования классов: чтобы было одинаковое количество сильных и слабых учеников, физически крепких и отстающих в развитии. Во время собеседования и требовалось выяснить уровень подготовки к школе.

Собеседование запомнилось. Его проводило несколько человек — три или четыре.

Меня спросили:

— Как тебя зовут?

— В-в-во-о-оло-о-дя, — ответил я.

— Как твоя фамилия?

— В-в-во-о-оло-о-дя.

— Мы не имя спрашиваем, а фамилию. Как твоя фамилия?

— В-в-во-о-оло-о-дя Ша-а-а-а-а-а-а-хи-и-и-иджа-а-а-анян.

— Какие сказки ты любишь?

Я молчал.

— Какие цветы тебе нравятся?

Я никак не реагировал на вопрос.

— Как имя-отчество твоей мамы?

Имя я знал: Тереза, а вот отчество — нет, поэтому решил промолчать.

— Хочешь учиться?

— Да!

— Кем ты хочешь стать?

— Отли… Отлич… Отлич-ч-чником.

— Нет, не в школе, — поправили меня. — Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

Я пожал плечами.

— Ты меня боишься, стесняешься? — спросила учительница.

— Нет, — ответил я твёрдо, не заикаясь.

Тут вступила в разговор мама.

Она рассказала, что меня испугала собака, поэтому я заикаюсь и мне трудно говорить. Что читает мне сказки, а я их внимательно слушаю и, наверное, запоминаю. И что вообще я добрый, послушный, благородный мальчик.

Учительница взяла цветные карандаши и каждым провела линию.

— Какого цвета эта линия?

И я снова не мог ответить. Я не различал цветов.

— Он у вас дальтоник?

Впервые услышал это слово.

— Нет, не дальтоник, — ответила мама.

— Но он даже не может назвать, какой это цвет. Он у вас слишком зажат и недоразвит. Он не понимает, о чём я его спрашиваю.

Я действительно не понимал.

Учительница предложила:

— Может быть, его в специальную школу, в коррекционную?

И тут я заплакал. Но не громко.

Слова какие-то колючие, непривычные, непонятные: коррекционная школа.

А может, учительница сказала, что это школа для умственно отсталых?

Я плохо понимал, о чём они говорили, но мне почему-то было обидно за себя и за маму. Почему меня мама не отстаивает? Почему так внимательно их слушает?

В это время в кабинет вошёл мужчина — высокий, стройный, с добрыми глазами. Он подошёл ко мне, положил руку мне на голову и спросил:

— Ты что плачешь, мальчик? Плакать не надо. В школе надо смеяться. В школе надо учиться.

Учительница начала что-то рассказывать обо мне — что я ничего не знаю и не готов к школе.

Не знаю, чем я ему приглянулся, но помню, как он сказал:

— И он, и я — Володя. Мы тёзки. Я ему помогу.

И обращаясь ко мне, сообщил о своём решении:

— Мы берём тебя в первый класс.

Так я стал школьником.

Человеком, решивший мою судьбу, оказался директор школы Владимир Григорьевич Зорин.

Когда я учился в шестом классе, он, к сожалению, умер. Тело его привезли в актовый зал школы, и старшеклассникам (я прошёл незаконно) разрешили принять участие в гражданской панихиде.

Владимир Григорьевич помогал мне учиться.

Я его запомнил на всю жизнь.

Потом, годы спустя, я узнал, что он часто говорил на педсоветах:

— Мы учим детей войны — тех, кто потерял родителей и чудом выжил в блокадном Ленинграде. Мы должны относиться к ним как к своим родным, многое прощать. Мы должны быть к ним снисходительны.

Читать Окончание

Владимир Шахиджанян

Война и я (Часть 14)

Читать Часть 12: А ты будешь фашистом!

Я до невероятности везучий человек.

Читать Окончание

Произошла ошибка :(