Сразу после окончания войны мы с мамой переехали жить со Ждановской улицы на улицу Скороходова (теперь это Большая монетная).
Наш дом
Из окна нашей квартиры был виден задний двор, и по этому двору кругом ходили немцы. Пленные немцы. Их привлекли к строительству и ремонту жилья, а также их посылали на работы, не требующие квалификации, на завод «Пирометр» (был рядом с нашим домом).
Я подолгу рассматривал, как немцы ходят, иногда что-то поют и порой играют на губных гармошках.
В школу, в первый класс, я ходил самостоятельно уже на второй день. Дорогу переходить не требовалось. Времени от моего дома до школы — восемь-десять минут, не больше.
Однажды, возвращаясь поздней осенью из школы домой, я остановился у трёхэтажного здания (там находились милиция, прокуратура и суд), фасад которого красил пленный немец.
На голове у него была фрицевка — особый головной убор, чуть-чуть напоминающий нынешние бейсболки.
Немец заметил, что я его разглядываю, застенчиво улыбнулся и стал мне жестами показывать, что он хочет курить.
Затем откуда-то вытащил маленький деревянный домик-копилку и вручил его мне.
Я пришёл домой, показал маме подарок немца и рассказ о встрече. Мама всё поняла сразу. Она дала мне несколько папирос (не помню каких — «Север» или «Беломорканал») и сказала, чтобы я их отнёс пленному немцу.
Фрицу.
Фашисту.
Я подошёл к нему, улыбнулся (в ответ получил улыбку) и протянул папиросы.
Он оглянулся, не видит ли кто, и быстро их взял, а затем, как я понял, начал благодарить на немецком языке. Теперь я понимаю, он говорил: «Danke, danke, danke» («Спасибо спасибо, спасибо»).
А потом он сказал, показывая на себя:
— Ленинград, Москва.
И показывая на себя:
— Берлин.
— Берлин, Берлин, — повторил я за Гансом. — Понимаю, вы живёте в Берлине.
С тех пор, пока немец был занят на ремонте здания, я общался с ним и постоянно передавал ему папиросы.
Немца звали Ганс.
А может, это имя я ему придумал.
Став взрослым, я всё пытался понять, куда же у меня делась злость к немцам, фашистам, фрицам?..
Ну ладно я, маленький мальчик (в детстве многие всё прощают), а мама?! Она давала мне папиросы, чтобы я передавал их Гансу — немцу, фашисту, фрицу. Но ведь из-за таких, как Ганс, мы с мамой чуть не умерли.
Через три-четыре месяца немцев или отправили в Германию, или перевели в другое место. Ганса больше я не видел.
...Так сложилось, что 9 мая 2012 года я оказался в Берлине.
Ходил по улицам, проспектам, площадям, паркам, скверам, всматривался в лица и всё надеялся встретить Ганса.
Я искал его молодое лицо.
Мне и в голову не приходило, что за эти годы он должен был сильно измениться и что мне полагалось бы всматриваться в лица стариков.
Я оказался в Берлине, когда мне было уже за семьдесят лет. Значит, Гансу тогда могло быть уже за девяносто.
Да, 9 мая 2012 года я разговаривал со многими немцами. С кем-то — на русском, с кем-то — на очень плохом немецком, а с кем-то (мне помогал мой помощник Вячеслав Померанцев) — на английском.
Когда мои собеседники узнавали, что я из Москвы, они произносили:
— Да, вы нас победили.
Ни у них, ни у меня ненависти друг к другу не возникало.
Часть 14. Первый раз в первый класс
Владимир Шахиджанян
